Дмитро Дереч
Профессор Жупанский
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Жупанский никогда не задумывался над странной своей привычкой считать шаги. Она появилась у него еще в студенческие годы... «Двадцать шесть, двадцать семь», — шептал про себя Станислав Владимирович, медленно двигаясь в полутьме узкого университетского коридора, который напоминал ему лабиринт. Шел и все время смотрел себе под ноги. Смотреть под ноги — тоже его давнишняя привычка.
«Тридцать пять, тридцать шесть», — продолжал отрешенно. Его мысли встревоженным роем уносились в неизвестное: то возвращались в прошлое, то устремлялись в неведомое будущее.
С некоторых пор какая-то неясная, неосознанная неудовлетворенность бередила душу. Возможно, поэтому он чаще обычного отсчитывал теперь шаги. Знал, сколько метров от одного окна до другого, число ступенек на этажах, длину вестибюлей и все равно не считать шаги не мог: старая привычка немного успокаивала.
«Семьдесят два, семьдесят три», — с болезненной настойчивостью продолжал Жупанский, глядя на носки изрядно поношенных башмаков. Верх еще был, правда, цел, блестел, а вот подметки начали отставать. Да и не пора ли? И, посматривая на ботинки, Станислав Владимирович с тревогой думал: «Не распадутся ли? А если это произойдет на улице или в университете? Может, выбросить, купить модные полуботинки, крепкие и красивые, из тех, что выставлены в витрине нового универмага?» Однако расставаться с вещами, к которым привык, словно к давним знакомым, не хотелось.
Но, боже, что это?
Широкие брови Станислава Владимировича удивленно поднялись. Какой-то миг он стоял напряженный, прислушивался: неужели митинг? Во время лекций митинг?
От иронической улыбки шевельнулся кончик тупого мясистого носа, сбежались складки в уголках прищуренных глаз. Почему вдруг митинг?
— Не твое дело, — произнес он вслух и оглянулся. Вот так всегда — что-то громко скажет, а потом оглядывается.
«В твои шестьдесят, Станислав, тебя это не должно касаться!»
В самом деле! Пусть молодые митингуют, играют в политику, решают «мировые проблемы». Это не для него. Он всего лишь профессор истории и, кроме истории, ничего знать не желает. Правда, где-то в глубине души иногда возникало сомнение по поводу такой, как ему с упреком говорили, аполитичности. Но в дискуссиях на кафедре и частных спорах стойко защищал свои позиции, считал их объективными и справедливыми; уверяя других, и сам верил в свою правоту.
А в аудитории, к которой он приближался, все нарастал гул аплодисментов...
Станислав Владимирович постоял в задумчивости, будто скованный удивлением, и хотел было проскочить мимо приоткрытых дверей аудитории, но, к своему огорчению, в дверях увидел Линчука. Подумать только, кому аплодируют студенты! Нет, он не хочет верить собственным глазам. Даже достал очки... Нет, он не ошибся, к сожалению, и в самом деле Линчук, в недавнем прошлом его студент, а теперь, извольте уважать, — доцент.
Вспомнилась последняя стычка с Линчуком на заседании ученого совета...
«Наш пострел везде поспел!.. Боже! — хотелось крикнуть, но не проронил ни слова, лишь обиженно стиснул губы. — Рано, голубчик, торжествуете, рано!»
Линчук тем временем оживленно разговаривал со студентами, горячо жестикулируя. Молодежь плотным полукольцом окружала доцента.
«Вот всегда так: размахивает руками, как торговец на турецком базаре, расхваливающий свой товар! — с сарказмом подумал Жупанский. — Верхов нахватался — и уже авторитет...»
И вдруг среди студентов, сопровождавших Линчука, увидел свою дочь Галинку. Если бы ему сказали, что где-то провалился остров вместе с людьми, и этот ужасный катаклизм, наверное, не вызвал бы у него большего удивления. Как же так, его единственная радость Галинка-Калинка среди обожателей Линчука?! Станислав Владимирович остановился посреди коридора и не мигая смотрел на дочь. Наконец и Галинка, очевидно, заметила растерянность отца, начала пробираться сквозь толпу студентов. Она улыбалась, сверкая белыми зубами, а он все еще стоял, обескураженный, бессильный, пытался принять какое-то решение и не находил. Что случилось? Э-ге-ге-ге, Станислав! Неужели ты выдохся и тебе конец? А Галинка уже пожимала его мягкие руки, заглядывала в глаза.
— Папа! Ну, папочка, что ты так смотришь? — обеспокоенно спрашивала дочь. — Тебе что — нехорошо?
— Нет, нет, — покачал головой Станислав Владимирович, не зная, что ответить.
Подошел Линчук; в толпе студентов профессор заметил и того, в военной форме, — всегда выскакивает он с разными вопросами.
— Добрый день, Станислав Владимирович! — Линчук почтительно склонил голову.