Отсюда, с почти полукилометровой высоты, город казался не таким большим, каким был на самом деле. Поблизости горели огни предприятий, еще ближе к Высокому замку были видны оперный театр, башни горсовета...
— Пойдем дальше?
— Конечно! Смотри, Коля!
Медленно приблизились к кленам, которые как шесть братьев-великанов сошлись вместе, обнялись от радости и, похлопывая друг друга ветвями, развлекали самого младшего, седьмого, тянувшегося к ним неокрепшими руками.
— Помнишь, Галя, — тихо промолвил Линчук, — день Победы? Мне тогда казалось, что и звезды на небе вычерчивают эту святую дату.
Девушка молча кивнула ему. Как она может не помнить тот незабываемый майский вечер? Радость наполняла сердца людей... А к этой общей радости прибавилась еще одна, только ей принадлежавшая, — радость встречи с Николаем Линчуком. Даже теперь, через три с половиной года, когда вспоминает тот майский вечер, у нее спирает дыхание, будто сожалеет она о неповторимом. Рядом идет Коля, ее умный сероглазый Николай Иванович, умеющий зажигать сердца студентов. И тот и не тот Коля, которого она тайком ждала. Но почему не тот? Разве он изменился? Или, может, она сама ошиблась в своих чувствах? Приняла желания за искреннюю любовь? Нет, нет, она не ошиблась!
Галинка заглянула Линчуку в глаза, и, если бы не ночь, Николай Иванович, пожалуй, увидел бы, как на выпуклом девичьем лбу легла складка, шевельнулись тонкие чуткие ноздри.
— Ты чем-то недоволен? Хотел что-то сказать мне и не говоришь...
Наклонилась к Николаю Ивановичу так близко, что пряди тонких волос коснулись его щеки. От этого прикосновения Линчук почувствовал прилив радости. Все, что он собирался сказать Галинке, вдруг показалось мелким, лишним, отступило прочь, почти исчезло. Он взял ее за руки, счастливо улыбнулся. Но Галинка не ответила на улыбку.
— Почему ты молчишь, милый?.. Что случилось?
О, если бы она знала... что не дает ему покоя.
— Что случилось? — переспросил он тихо. — Случилось то, милая, что я больше не смогу бывать в вашем доме. Мы сегодня, Галинка, слишком откровенно поговорили со Станиславом Владимировичем, и он почти выпроводил меня из своего кабинета. Да, да!..
Николай Иванович тряхнул головой, будто хотел отогнать робость, внимательно посмотрел на девушку.
А Галинке захотелось сесть. Вот прямо на холодную осеннюю траву. Сесть и заплакать, как маленькой. Она давно предчувствовала неизбежность стычки отца с Колей, но все как-то не задумывалась над этим, надеялась. А теперь... Неужели этого нельзя было избежать? Неужели ее
Коля не мог промолчать, уступить отцу хотя бы из уважения к его седине? Мог бы в конце концов предупредить ее...
Николай Иванович гладил нежную шелковистую Галинкину руку и, волнуясь, сбивчиво говорил:
— Я знаю, милая... это горькая развязка моих со Станиславом Владимировичем споров. Но это произошло... Очевидно, должно было произойти.
После первых, таких трудных для него фраз, он говорил теперь значительно спокойнее.
— У Станислава Владимировича свои убеждения, свой взгляды на историю. Если бы эти убеждения не шли дальше его личности, были, так сказать, обретением сугубо индивидуальным — пусть, с этим можно было бы мириться. Но он преподаватель, заведует кафедрой. Ты понимаешь, к чему это может привести?
Он, похоже, не замечал, как от этих слов Галинка все больше съеживалась, не зная, как защитить отца. Да и нужно ли его защищать? Отец, может быть, кое в чем заблуждается. Но кто же не ошибается? И все же надо подумать и о ней!
А Линчук тем временем продолжал:
— Я не могу, Галочка, молчать. Не могу!.. Вся беда в том, что он твой отец. Мне так тяжело. Если бы ты могла мне помочь...
Последние слова он произнес почти шепотом.
— Помочь? — Она сначала не поняла его, удивленно подняла глаза.
— Да, милая! Ты должна мне помочь, — подтвердил он, хотя и не без колебаний. — Это очень и очень важно.
Девушка выпрямилась, с упреком посмотрела на Линчука.
— Ты требуешь, чтобы я рассорилась с отцом? Самым родным для меня человеком?! — воскликнула она, нервно пожимая плечами. — Ты ведь знаешь, что он для меня — все?!
Николай Иванович втянул шею в плечи, сник.
Какое-то время они шли молча. Асфальтированная дорожка вела все выше и выше. По обочинам развесистые клены тихо шелестели листьями, будто жаловались елям на свою старость. Идти становилось все труднее. А дорожка весело бежала и бежала вверх, скрываясь во тьме звездной ночи.