12. «Я БУДУ ЖИТЬ
ПРИ КОММУНИЗМЕ»
Честно говоря, архиумные рассуждения о подлой сущности интеллигенции (само словечко вошло в моду с легкой руки П. Боборыкина) нами никогда не воспринимались всерьез. Вспоминая фразу Бердяева о том, что «дух интеллигентской массы бездарен до ужаса, лишен всякой творческой и общечеловеческой идеи, банален до тошноты» и то, как припечатал Солженицын интеллигенцию (назвав ее «образованщиной»), невольно задаешься вопросом, а кто же были сами эти великие умы, если исходить из исходных значений лат. intelligentzia — «понимание, сила» и intelligens — «умный, понимающий, знающий, мыслящий, общественный слой людей».
В любом смысле понятия «интеллигенция» ассоциируется с мыслительной деятельностью людей, с критическим способом мышления, со способностью людей усваивать опыт и знания. Отсюда, Бердяев, Ульянов-Ленин, Солженицын — это типичные интеллигенты, а те, которых вождь революции называл г..., к интеллигенции просто отношения не имели. (Они скорее удовлетворяли одной заметке, появившейся в провинциальной газете «Новости дня» еще в 1903 г.: «Судя по пенсне и шляпе, самоубийца принадлежал к интеллигенции»).
Многих, с кем жизнь удружила скрестить пути-дороги, мы склонны относить к «классу» именно мыслителей, эрудитов то есть, интеллигентов в исконном значении этого слова, а не хладнокровных негодяев, пораженных гнилостным ферментом, предававших родину. В этом конкретном случае для нас важно одно их качество, состоящее в том, что они были не чужды иронии, тонкого юмора и даже приколов. Один из таких эрудитов — профессор географии Агафонов Николай Тимофеевич, талантливейший регионалист, раскрыться полностью которому, наверное, не позволили идеологические тиски, лимитировавшие в те годы научный поиск в области размещения социалистического производства и расселения людей по территории страны.
Автор опасается, как бы привычная рука к литературным шаблонам не стерла своеобразие уникальной личности Николая Тимофеевича. Он временами олицетворял собой еще тех, рассеянных, старомодных профессоров царского режима, которые постоянно о чем-то или что-то забывали — то ли калоши, то ли своевременно отобедать, то ли явиться на «трижды оговоренную» заранее встречу. Конечно, дело не доходило до случая, происшедшего, например, с женщиной-фельдшером, впопыхах перепутавшей фонендоскоп с кипятильником, который она нацепила себе на шею и в таком виде приехала на вызов к больному. Но, работая в педагогическом институте им. А. И. Герцена, он путал дни недели, студенческие аудитории, темы лекций, а однажды ухитрился где-то (скорее всего — в закусочной) «посеять» сразу две дипломные студенческие работы, притом буквально накануне их защиты. Трагичность ситуации заключалась в том, что эти скорбные труды печатались на пишущей машинке и, к сожалению, в единственных экземплярах. Аховское положение усугублялось настойчивыми просьбами студенток хотя бы «пробежать глазами» их сочинения перед процедурой защиты.
Выход был найден на ходу, хоть и противозаконный, но в меру оригинальный: девушек сумели убедить в том, что их «нетленные» труды закрыты в несгораемом сейфе, ключ от которого находится в кармане почти «Кощея бессмертного» — сотрудника кафедры, уехавшего далеко в командировку. Как говорится, хвала профессору Агафонову, терявшему, оказывается, не только дипломные работы, но и диссертации накануне их защиты (об этой чудной истории поведал сам пострадавший — профессор Мартынов В. Л.).
Было бы несправедливо акцентировать внимание лишь на рассеянности Николая Тимофеевича — он был участником многих юмористических эпизодов, один из которых припоминается чаще других. Приближалось время, когда было позволено в мягкой форме «чихвостить» коммунистов, когда отдельные критики «заверещали» на такой высокой ноте, которая стала проникать в недоступные людям «ультразвуковые регистры». Пикантность ситуации состояла в том, что профессор Агафонов состоял партгрупоргом, о чем он, судя по всему, накануне отчетно-перевыборного собрания совершенно не догадывался. Назревал опасный прецедент, тем более что на заседании партийной группы присутствовал секретарь партийной организации факультета.
Но, не тут-то было! Партгрупорг начал свой отчетный доклад не только ярко, но и весьма экспрессивно, который постепенно убаюкал присутствовавших. Речь продолжалась уже не менее получаса, кто-то начал зевать, а оратор, все более распаляясь, вошел в настоящий раж (как говорится, «взалкал отец Федор»). Секретарь партийной организации, внимая кивкам голов и жестам коммунистов, вынужден был деликатно напомнить профессору о регламенте, на что Николай Тимофеевич отреагировал несколько нервно: