Вращаясь среди этих поклонников Минервы, не переставал удивляться поразительной живучести такого нехорошего качества как зависть к творческим успехам друг друга — рисункам, натюрмортам, гравюрам и т. д. Обзывали по-разному, в основном, конечно, за глаза: «мазней», «пачкотней», «маляром», «ремесленником» и т. д. Конечно, многие профессиональные сферы пропитаны дикой завистью к успехам друг друга — и наука, и спорт и искусство (наш известный «прима-балерун» Николай Цискаридзе однажды заметил: «балерина балерине может пожелать только смерти»), но тут чувствовалась какая-то запредельная зависть. Видимо так устроен мир. (Кстати, и лет этому чувству, наверное, столько, сколько самому человеку. Со слов Плутарха, сам Гай Юлий Цезарь прослезился, читая о деяниях Александра Македонского, создателя гигантской мировой державы. На вопрос о причине слез тот ответил: «Неужели вам кажется недостаточной причиной для печали то, что в моем возрасте Александр уже правил столькими народами, а я до сих пор еще не совершил ничего замечательного»).
Один из студентов— активно «хипповавший» Анатолий, лет тридцати с лишним (нам он казался форменным «перестарком»), самым нахальным образом устроил себе мастерскую прямо в «сушилке» нашего общежития, хотя проживал совсем где-то у «черта на куличках». Конечно, для настоящего художника мастерская — место сакральное, но «сушилка» для этого явно не подходила. «Гроздья» нашего гнева росли с каждым днем, тем более что работал он по ночам, постоянно чем-то громыхая и бессовестно нарушая наш покой. (Возможно, причина таилась в том, что «живописал» он в окружении часто менявшихся «ценительниц» своего таланта, что опять-таки порождало у многих чувство зависти, но уже несколько иного свойства).
5. Ленин — «кормилец» хиппи
Главное же состояло в том, что он был единственным среди нас, у кого никогда не иссякали в карманах деньги, и он позволял себе за свой счет устраивать «пирушки» (случалось, даже в соседнем Кавказском ресторане), чем, в основном, и объяснялось долготерпение студенческой братии.
Источник неиссякаемых денег вскоре обнаружился. Как выяснилось, писал он в кладовке вовсе не своих «натурщиц», а ... вождя мирового пролетариата — Ильича. Это сегодня копировать портреты и шедевры живописи — проще пареной репы. В те же годы, кроме кисти и карандаша, никаких технологий копирования, в сущности, не существовало. При этом техника копирования была проста до неприличия. На имевшуюся у Анатолия «оригинальную репродукцию» он наносил карандашную сетку, затем чертил такую же сетку на выбранной им для копии основе. Вот так клетка за клеткой светлый образ вождя переносился с репродукции на холст.
Но каким же образом Ильич материализовался в деньги?
Дело в том, что не только партийные секретари разных уровней (парткомов, райкомов, горкомов), но и многочисленные руководители местных организаций (вплоть до ЖЭКов) мечтали непременно восседать под роскошным портретом вождя, как бы воплощая справедливость и демократию, возвышаясь в собственных глазах и настраивая на определенную волну всех своих сотрудников и посетителей.
А вот соответствующая индустрия по производству таких «образов» в стране явно хромала, что учуяли и ловко использовали в своих корыстных интересах живописцы типа Анатолия, имевшего широкие кооперационные связи со своими друзьями из «Мухинки» (или «Мухи», ныне Санкт-Петербургской государственной художественно-промышленной академии им. А. Л. Штиглица). Самые ушлые из нас подозревали, что требуемой тогда лицензии на копирование портретов Ильича у него не было, иначе он не прятался бы по ночам в нашей «кладовке».
Вот так вождь мирового пролетариата невольно оказался в роли щедрого «кормильца» не только для Анатолия, но и для его многочисленных хипповавших друзей, с большим удовольствием участвовавших в дружеских застольях на дармовщину, а затем еще и шептавшихся за его спиной, квалифицируя его как самого «примитивного копировщика» и «маляра».