Дух спокойной, солидной деловитости царит в левом крыле. Тут не устремляются гурьбой к выходу в обеденный перерыв, не торопятся оставлять станки по окончании рабочего дня и, не спеша одеваясь, еще часто рассуждают и спорят над какой-нибудь деталью. Люди все больше пожилые, серьезные, знающие цену и себе и своему делу. Станки здесь универсальные, на которых можно произвести на свет любую оригинальную вещь - штучную, индивидуальную. Да и каждый работающий здесь также представляет собой незаурядную профессиональную индивидуальность. Короче говоря - «кое-что умеющие».
Что бы ни задумал конструктор у себя за столом, какое бы остроумное ни принял он решение, все равно к его мысли должны прибавиться еще труд, мастерство, находчивость этих людей за станками в цехе, чтобы новая вещь могла заявить свое право на существование. Чтобы плоские линии превратились в объем, в строго целесообразную форму, в точные срезы, торцы, отверстия и диаметры, в совершенно отделанные поверхности. И чем тоньше, филиграннее вещь, тем больше приходится думать: а как же там обернутся с ней, в экспериментальном? Иногда только там и можно получить ответ на то, что действительно годится и что не годится.
Есть в том цехе еще один отгороженный, защищенный стеклом рабочий угол. Всего пять-шесть человек, затворившись от остальных, образуют там тесный кружок избранных. Слесари-лекальщики. За простыми дощатыми, залосненными верстаками производят они операции самого тонкого, чистого свойства, создавая из мертвых кусочков металла подлинное одухотворение точности.
За крайним верстаком, как раз против огромного окна, выходящего в наиболее пустынную и тихую часть заводского сада, сидит слесарь Виктор Павлович Гордеев. На заводе он уже более двадцати лет, но не в этой выслуге лет его главная заслуга, а в его искусстве лекальщика. В том, что умеет рассчитывать его глаз, что творят его руки, - эти аккуратные, чуть нервные пальцы, всегда чисто вымытые и все же потемневшие на подушечках от постоянного соприкосновения с металлом. За работой очень подтянутый, в темном халате, скупо сдержанный в быстрых и четких движениях, он довольно иронический в частной беседе, и на его не по годам моложавом, гладко выбритом лице легко пробегает какая-то кроткая и вместе с тем по-мальчишески лукавая улыбка. Теперь от этого человека многое зависело.
Можно ли все-таки применить для подвеса иглы систему весов, которую так решительно отвергал ученый автор? Мастерство слесаря должно было это решить сейчас, его исполнение за верстаком и, если хотите, даже его настроение. Да, именно настроение. Ведь вся эта кропотливая возня над мельчайшим, капризно чутким устройством, вся эта филигранная игра рук - ведь вся она на человеческих нервах.
Вот почему, когда конструктор Клейменов пришел за перегородку к слесарю Гордееву, показал чертеж, начал объяснять и даже сказал под конец: «На вас вся надежда, Виктор Павлович», - это не произвело должного впечатления. Слишком часто инженеры и конструкторы говорят хорошим лекальщикам: «На вас вся надежда».
Гордеев отвечал на объяснения односложно, кивая головой:
- Понимаю, понимаю, - и только.
Надо было еще что-то, чтобы пробудить в нем это самое «настоящее» настроение.
- Знаете, считают, что это невозможно, заметил Клейменов как бы между прочим.
По лицу слесаря пробежала кротко-ироническая улыбка. Невозможно?
С этой-то улыбки, можно считать, и началось.
МЕЛКИЕ МЕЛОЧИ
Когда Виктор Павлович вот так за что-нибудь берется, его место за верстаком превращается в арену самых строгих, осмотрительных действий. Ритуал высокой точности разыгрывается под его руками. Маленькие, изящные инструменты обступают рабочее место. Тоненькие отвертки, как у часовых дел мастера. Пилочки, словно для маникюра. Увеличительные стекла. Разноцветная пудра доводочных порошков… И все это, как только ему нужно куда-нибудь отойти, он бережно накрывает белой марлей. Чтобы не попала пыль и чтобы никто «не сглазил». Лекальщики, как и художники, не любят, чтобы засматривали в их работу со стороны.