Меньше, возможно меньше. Легче, возможно легче. Таково было основное требование ко всем деталям этого механизма, с помощью которого они надеялись ощупывать гребешки. Может, тогда и удастся смягчить влияние инерции, которым так пугал их автор ученого труда. Конечно, решающей точкой здесь была точка опоры. Призма на . острие ножа, - на чем все качается. По размерам не больше кончика зачиненного карандаша.
Сначала прикладывал к этому руку один из лучших шлифовщиков завода Дмитрий Васильевич Козлов, чей
станок стоит возле перегородки в экспериментальном цехе. Тщательно, со строжайшей постепенностью обтачивал он под кругом тонюсенькую стальную пластинку, заостряя ее край наподобие ножа. И, когда шлифовальный круг перестал уж больше «брать», подступая к микронным размерам, Дмитрий Васильевич передал карликовую заготовку на лоскутке бумаги туда, за перегородку, слесарю Гордееву.
Перед Виктором Павловичем на гладкой доводочной плите лежит эта металлическая крошка, которую нужно окончательно превратить в безупречной точности опорный нож. Ребро заострить до степени самого тонкого лезвия бритвы. Края свести под углом и отделать их чисто, как зеркало. А как это сделать, если сама металлическая крошка так мала, что ее даже не схватишь рукой, она пропадает в пальцах?
Сначала придумать, как ее схватить и удерживать в руках во время работы. Виктор Павлович придумал такое приспособление: нечто вроде плоской рукоятки, из щелочки которой чуть высовывается самый кончик острия. Ну будто молекула, посаженная на фундамент. Тогда только и стало возможным что-то над ней проделывать.
Он сидел часами, близко пригнувшись к верстаку, и, словно отрешенный от всего окружающего, тихонько и осторожно оттачивал, отглаживал, проводя приспособлением по совершенно как будто гладкой плите бесконечно строго рассчитанными плавными движениями. Иногда он прикрывал даже глаза, желая еще больше вложить все свои чувства в это нежнейшее касание металла к металлу, в едва уловимое, летучее ощущение пальцев.
То и дело Гордеев брался за лупу, ставил приспособление под микроскоп. Только при сильном увеличении можно было уследить за теми переменами, какие происходили там, на острие ножа, под игрой искусных рук.
И снова те же сосредоточенно-тихие, осторожные манипуляции за доводочной плитой. И снова проверка под микроскопом.
Клейменов часто заглядывал за перегородку, ревниво следил, как подвигается дело у Виктора Павловича.
Когда они решили, что опорный нож наконец готов, Виктор Павлович не рискнул взять его даже пинцетом. Скатив осторожно с плиты блестящую острую крупинку на папиросную бумагу, он уложил ее в маленькую коробочку и прикрыл крышкой. Лежи пока.
Начиналась вторая глава тонкого опыта - работа над призмой. Такая же теряющаяся ничтожная крупинка, которую нужно привести в полное соответствие с острием ножа и отделать с такой же совершенной чистотой. Иначе - слишком большое трение и все та же угроза инерции. Чтобы получить средство исследования поверхностей высшей чистоты, им самим сейчас надо было работать с наивысшей чистотой.
Сидит Виктор Павлович, сидит над металлической крупинкой в той же молчаливо-напряженной позе и применяет снова приемы изощренного рукоделия, вкладывая в него весь опыт более чем тридцатилетней рабочей жизни, своего служения делу лекального мастерства.
Он получал трудовое крещение в городе, где строго знали и хранили рабочую профессиональную честь. Там, на старой оружейной фабрике, варили когда-то в тиглях первый русский булат, там умели покрывать металл тончайшим непревзойденным орнаментом, там ковали оружие для армии Пугачева, и на гористых улицах города не раз текла рабочая кровь за свободу… Старый заводской город Златоуст, лежащий в отрогах Южного Урала, среди лесистых вершин, где в восемнадцатом году бились с врагами красные партизанские отряды.
По путевке горсовета пришел из детдома на Златоустовский завод долговязый, неприкаянный юнец Виктор Гордеев, круглый сирота. По счастливой случайности, он попал в инструментальную мастерскую. Особое место на заводе, отличное от остальных. Там слесари-лекальщики небольшой замкнутой группой сидели в новой пристройке - довольно сносные, освещенные хоромы, резко выделявшиеся среди мрачной тесноты других цехов.
- Будешь подметать, - сказал ему сумрачно главный мастер и отвернулся.
Вот вам и учеба по старинке, несмотря на то, что шел уже шестой год революции. Учеба, которую не знает теперь наша молодежь, окруженная помощью ремесленных и технических училищ, цеховых курсов, школ мастеров.