Я включила торшер и опустилась с письмом на кушетку.
Лейтенанту Аарону Раузеру Департамент полиции Атланты Отдел по расследованию убийств, мэрия Восточного района.
Это не входило в мои планы. Я был там не ради него. Просто вмешалось провидение. Вам хочется все понять, не так ли, лейтенант? Вы хотите, чтобы я объяснил процесс выбора.
«Что за неведомая, непостижимая, нездешняя вещь?» Когда-то Мелвилл хотел это знать, как и вы сейчас. ПОЧЕМУ все это должно сводить вас с ума.
Это случилось в лифте, невинная встреча. Он приглаживал свои черные волосы, играл на публику; я же был так близко, что ощущал запах его лосьона после бритья. Его напыщенность вызывала у меня смех, а потом мне стало физически плохо. Его потребность душила меня.
Я смотрел на него и слушал. Я знаю этот тип мужиков. Под лестницей, по которой он поднялся, похоронена груда тел. Восемьдесят часов в неделю в офисе, и он все еще находит время изменять жене. Ему без этого никак, без этих вечных измен. Он использует секс, чтобы заполнить пустоту. А эта пустота неизбывна. Он утверждает, что любит жену и детей, но он не способен на любовь. Он притворяется, как и я. Как профайлеры называют это в наши дни? Успешный социальный лоск? Улыбайтесь, обменивайтесь светскими беседами с коллегами и соседями, дружески положив руку им на плечо. Вас удивило бы, скажи я, что у меня сложились дружеские отношения? Ничего честного, разумеется, никакой глубокой близости или любого другого человеческого расположения, которое определяет дружбу, только их видимость. И я большой мастер по этой части. Такие, как я, лейтенант, действительно мастера. Не поэтому ли они открывают дверь?
Подкинуть вам лакомый кусочек? Вот что ваши аналитики наверняка захотят знать: когда я с ними, когда они умоляют меня остановиться, когда они говорят мне, что я делаю им больно, когда они спрашивают, почему, я спрашиваю в ответ: «Каково это? Что ты чувствуешь? Какие ощущения у тебя внутри?» Они никогда не знают, что сказать. Они даже не понимают, о чем я спрашиваю. И я копаю глубже. Я не отступаюсь. Я не даю им покоя. Я хочу знать. Каково это, черт возьми? По крайней мере, я даю им что-то осязаемое для страданий, некую боль, которую можно точно определить, героически вытерпеть. Люди прощают тебе боль. Иногда хорошо иметь боль, в которую даже можно вонзить зубы. Вот почему люди режут себя, теперь мне это понятно. В любом случае, бо́льшую часть времени мы почти все истекаем кровью. Так почему бы не увидеть след от брызг артериальной крови, который мы оставляем после себя?
Никакой эмпатии, думаете вы. Законченный эгоцентрист. Но как бы я знал, как причинить им боль, если б сам не имел всеобъемлющего понимания боли и унижения? Нужно иметь неэгоцентрическую точку зрения, чтобы наслаждаться истинными удовольствиями эгоцентризма. Болен, болен, болен, скажете вы. Не судите меня по своей шкале ценностей. Это не поможет вам найти меня. Мы просто используем разный набор идеалов, вы и я. Ведь кто-то столь ужасно больной просто не смог бы так долго избегать обнаружения, верно? А я занимаюсь этим дольше, чем вы думаете, лейтенант.
Я поздоровался с ним в то утро в лифте, и мы обменялись рукопожатием. Ваше сердце подпрыгнуло, когда вы это прочли? Публичная обстановка, свидетели, видеокамеры… О, как это должно заинтриговать вас! Что за здание и что за лифт? Мы уже встречались раньше? Он одарил меня волчьей улыбкой, и в тот момент я понял: он такой же хищник, как и я.
Дать вам подсказку, чтобы ваше полное надежд сердце замерло? Дэвид, черные волосы, дорогие костюмы, перспективы карьерного роста. Три дня, лейтенант. Тик-так.
Ночью фонарь на Пичтри-стрит отбрасывает на мой лофт витражный свет. Мне нравится его тепло, нравится маркиза у кинотеатра «Фокс» через дорогу, подсвеченная массивными круглыми лампочками. Но этим вечером, пока я сидела с блокнотом и ручкой и этим незваным гостем, еще одним письмом от убийцы, мой дом казался мне зловеще темным и тихим.
Когда через час я ответила на звонок, Раузер спросил:
— Ты поговоришь со мной? Если разрешишь мне подняться, я приготовлю кофе.