И чем выше мастерство автора, тем сильнее и изысканнее ощущения инобытия, предлагаемые им читателю. Возможно, в плане художественном, Эмар уступал его более одаренным предшественникам. Но все же свой мир путешествий и приключений он создавать умел и мог.
Гюстав Эмар (1818—1883) прожил жизнь, биографическая канва которой могла бы послужить сюжетом одного, самого обширного из его романов. По натуре своей пассионарный, впечатлительный и легкий на подъем, он стал поистине свидетелем своего века с его полными энтузиазма исследовательскими экспедициями, колонизаторскими рейдами с их «веселой жестокостью» в духе Жоржа Дюруа, чехардой монархий и республик и внут-риевропейскими военными авантюрами. В возрасте девяти (первая глава очерков «Новая Бразилия», написанная в автобиографической манере) или двенадцати лет (Энциклопедия «Britanica») он нанимается юнгой – поначалу на каботажное судно, а через некоторое время – на оснащенный для дальнего плавания корабль.
Противоречие в датах объясняется, вероятно тем, что сам Гюстав Эмар никогда не был пристрастным фактологом, и, живописуя жизнь своих героев, вряд ли избегнул соблазна несколько приукрасить собственную. Достоверно, впрочем, известно, что за время морской службы Эмар побывал в Испании, Турции, на Кавказе, в Африке, в Северной и наконец, в Южной Америке (Мексика), где и остался надолго. По его словам, участвовал в Кавказской войне, но в этом нельзя не усомниться. В русской Армии осуществлялся принцип регулярного набора; добровольцев в ней не было. Тем более не могло быть случайных волонтеров в горских войсках – по существу родоплеменных формированиях, сплоченных идеей джихада. Возможно, речь идет о каком-то косвенном, эпизодическом участии. Или Гюстав Эмар имел в виду русско-турецкую войну 1828—29 годов, свидетелем которой был? Или это все же мистификация, еще одна в длинном ряду мистификаций Эмара? Романтик душою, он был врагом некоторых условностей. Есть люди, для которых фактическая правда и правдоподобие вымысла суть одно и то же. Эмар принадлежал к их числу. Пространствовав четыре с лишним года, Эмар впервые ступил на землю Южной Америки. «Какое-то инстинктивное, непреодолимое чувство влекло меня к этой стране», – напишет он позднее. Судьба забросила его в самое сердце мексиканских прерий – к индейцам Большой Саванны. Среди них он прожил почти пятнадцать лет. У будущего романиста было достаточно времени, чтобы детально изучить уклад жизни и нравы «своих краснокожих приятелей», освоить во многой степени их язык, одновременно полный метафор и лаконичный, язык своеобразной, изумляюще-первородной лексики и синтаксиса. Фотографическая – вплоть до мелочей точность в описании индейского костюма, военного и охотничьего снаряжения, манеры говорить, двигаться, ездить верхом, воевать и etc. – все это почерпнуто Эмаром не из книг, но из собственного жизненного опыта. Но со знанием языка приходит опыт менталитета его носителей. Европейский ум Эмара за пятнадцать лет, конечно, включил, имплантировал в себя более или менее обширный сколок индейского мышления; его мировосприятие стало в чем-то очень созвучным мировосприятию тех, кто жил рядом с ним. «Мне душно в городах, и та цивилизация, какой нас потчуют, страшит и пугает меня» (очерки «Новая Бразилия»). И далее еще более замечательное признание: «Умаление личности ради каких-то общих интересов и общего блага – всегда возмущало меня, как вопиющая несправедливость, и я всегда, где только мог, протестовал против такого, по-моему мнению насилия». Вот он, символ веры человека, ежемгновенно обретающего свободу. Конечно же, любая общественная система, выражаемая и отправляемая государством, так или иначе нивелирует личность во имя общественного блага, этого абстрактного монстра. Это данность, но такую данность Эмар авантюрист, путешественник, «вольный стрелок» – не принимает безоговорочно, по крайней мере, на словах. «Я могу смело сказать, – заявляет он, – что всей душой сочувствую своим краснокожим приятелям, которые упорно отказываются от нашей цивилизации». Эмар не был по складу ума своего тайнозрителем, пророком, визионером, но угрожающее, античеловеческое начало, томящееся в глубине цивилизованности, он чувствовал верно.
Гюстав Эмар полюбил Мексику и ее коренных жителей, людей «мужественных, бесхитростных и радушных». Отсюда та неизменная благожелательность к индейцам, проникающая весь южноамериканский цикл его романов, благожелательность, предопределенная как душевными склонностями, так и обстоятельствами жизни автора. Вообще индейский (или южноамериканский) цикл, состоящий из почти 30-ти романов, занимает самое значительное место в творчестве Гюстава Эмара.
Итак, проведя почти пятнадцать лет среди тропических лесов и бесконечных, розовеющих на закате растительных пустынь, с душой, наполненной ветром, солнцем, дымом походных костров и ароматом цветущих прерий, Эмар в конце 1847 года возвращается во Францию. К тому времени он уже «почти совершенно забыл свой родной язык»...
Надо сказать, Эмар поспел на родину вовремя: страсти в Париже накалились до предела. Движение республиканцев и социалистов, оппозиционное пресловутому кабинету Гизо, обрело к тому времени реальную силу и вылилось в форму банкетной кампании, «стремившейся к реформе для избежания революции» (Барро, идеологический вождь реформаторов). Однако революция все же состоялась: 23 февраля партия реформы восстала, 24 Париж был превращен в арену военных действий между инсургентами и правительственными войсками. Это было время Эмара – он сражался на баррикадах вместе с республиканцами. Но после июньского, 1848 года, кровавого поражения рабочих и закрытия национальных мастерских, революция, не поддержанная французской провинцией, пошла на спад. Первая республика с ее вдохновенным порывом к социальной справедливости просуществовала очень недолго. Большая Франция, Франция буржуазии и крестьянства, филистерское сознание которой не имело ничего общего с идеальной устремленностью одиночек, подобных Луи Блану или Гюставу Эмару, устала от революций. Имущественные и избирательные претензии буржуа были удовлетворены; пролетариат, тот самый мальчик, таскавший из огня каштаны, вновь робко дожидался в прихожей. Начался «бархатный сезон» реакции, приведший к воцарению Луи Наполеона в декабре 1851 года и провозглашению Второй Империи. Рутинная, жестко законопослушная атмосфера той эпохи угнетала Эмара, кроме того, долгая жизнь «на природе» сказалась непрактичностью в чисто житейских и денежных делах. У Эмара не было средств расплатиться с долгами, не было средств выехать, а между тем, как он пишет о том времени «...тоска по моей второй родине снедала меня и даже мешала жить. Я не хотел никого видеть, нервы мои расшатались до такой степени, что я уже не мог с ними сладить и делался в тягость себе и другим.» Но выход, благодаря счастливому стечению обстоятельств, был найден, и Эмар в начале 1852 года вновь отправляется путешествовать – на этот раз с экспедицией в малоисследованные области Южной Америки. Перу, Эквадор, Венесуэла, Бразилия – вот далеко не полный перечень тех стран, в которых он побывал. Новые впечатления еще более усложняют и обогащают его жизненный опыт, приближая его объем к той критической отметке, за которой зрелый человек испытывает настойчивую потребность высказаться. Память все равно найдет себе зеркало, отразится в мире, пусть даже безразличном к ней. Опыт всегда отыщет себе экспрессивную форму, как вода, проточит себе русло. Большинству людей, чтобы открыться, достаточно устной речи; меньшинство предпочитает изъясняться на бумаге. Разумеется, что между природной одаренностью и многоопытностью, выражающей себя – дистанция в десятки лет пути.