Кофе, конечно, не помешал бы сейчас. А еще лучше — грамм двести для храбрости. Только ведь одной храбростью здесь не обойтись. Да и не представляю, как я буду попивать кофеек и одновременно удерживать посредством штурвала эту многотонную махину, которая так и норовит то клюнуть носом, то свалиться на крыло.
— Н-нет, спасибо, — процедил сквозь зубы я. — Лучше скажи, сколько сейчас человек на борту?
— Почти под завязку, — пожала плечами стюардесса. — Сто пятьдесят шесть человек...
Мамма миа! Не знаю, кто или что перенесло меня сюда, в это пилотское кресло, но это был неразумный поступок. Доверить жизнь полутора сотен человек такому пилоту, как я, — просто безумие!..
— И куда же мы летим? — ляпнул я, решив прояснить ситуацию даже ценой собственных унижений.
В конце концов, вести и сажать огромный самолет — это не с иностранного переводить через пень-колоду. Тут никакая смекалка и актерское мастерство не помогут. А значит, мне придется-таки признаться в том, что я — не летчик. А заодно и поведать душещипательную историю про свои блуждания по параллельным мирам. Конечно, мне не поверят. Но не вижу, чем я могу оправдать свое внезапное неумение.
Не-ет, с меня хватит. Буду говорить правду и только правду. Пусть связываются с землей и просят помощи. Может, кто-то из членов экипажа возьмется занять моё место или хотя бы подстраховать меня. А я — пас! Мол, извините, ребята, но сегодня я съел что-то неподходящее для вождения самолета...
Теперь на меня смотрели, как на идиота, уже двое: и девушка, и здоровяк с наушниками. Потом стюардесса рассердилась так, что у нее аж щечки покраснели.
— Не смешно! — сказала она. — Если ты думаешь, что сейчас — подходящее время для шуток, то ошибаешься! И я не собираюсь торчать тут и слушать, как ты упражняешься в юморе! Мне, между прочим, давно пора прохладительные напитки пассажирам разносить...
И, резко развернувшись, она исчезла за дверцей, отделявшей кабину от остального салона. Так быстро, что я не успел и рта раскрыть.
Между тем на панели тревожно замигала какая-то красная лампочка. Что там написано под ней? Я подался вперед, чтобы получше разглядеть надпись, но при этом забыл, что в руках моих штурвал, и самолет тут же клюнул носом вниз, и стрелка высотомера, которую я давным-давно уже приметил (и обрадовался, потому что это был единственный знакомый ориентир в приборной мешанине), стремительно закрутилась против часовой стрелки.
8000... 7000... Господи, как, оказывается, быстро происходит падение в воздухе! Всего несколько секунд — а ухнули мы аж на целую тысячу метров.
Я торопливо дернул штурвал на себя, и линия облачного горизонта стала вначале плавно, а затем все быстрее и быстрее уходить под меня. Вернувшись более-менее на высоту Эвереста, я еще долго выравнивал самолет, который почему-то стал отзываться слишком чутко на каждое движение штурвала. Если бы кто-то сейчас наблюдал с облачка за нашим полетом, то наверняка решил бы, что пилот в стельку пьян: самолет то задирал хвост, то норовил опустить нос к далекой земле.
Вдруг сзади кто-то постучал меня по плечу.
Это был тот детина, который до поры до времени возился со своими штуковинами у меня за спиной.
— Алик, ты что — сдурел? — услышал я. — Земля уже не знает, что подумать... Держи курс сто двадцать! И высоту тоже... В этом эшелоне каждая сотня метров на счету...
— Понятно, — откликнулся я. — Скажите... Скажи: что это за фигня у меня на панели светится?
Детина на секунду навис надо мной, вперившись взглядом в мигающий красным светом индикатор.
Потом хлопнул меня по плечу и насмешливо скривился:
— Ничего страшного, дружок. Всего лишь предупреждение о том, что скорость слишком мала. Еще пару минут — и войдем в штопор... — Он отвесил мне легкий подзатыльник. — Тоже мне, артист! Проверять, что ли, старого Макса вздумал?
Ну вот, подумал я. Сколько информации сразу. И как зовут его, и что за мигалка образовалась.
Скорость... Значит, надо прибавить газу. Нога моя машинально вдавила крайнюю педаль, но вместо увеличения скорости самолет вдруг стал разворачиваться вправо.
Идиот! Это же самолет, а не автомобиль, и крайняя педаль — не газ, а руль поворота!..
Газ, наверное, вот он — сдвоенный рычаг слева от кресла. Осталось только решить, куда его тянуть — на себя или от себя. Ошибешься — и тогда точно штопора не миновать.
Я напряг память. Кажется, в книжках про военных летчиков, которые я читал в младшем школьном возрасте, от себя — значит прибавлять газ, и наоборот. Но ведь там описывались самолеты полувековой давности, а как сейчас с этим обстоит дело?
Невольно покрывшись с головы до ног липким холодным потом, я осторожно толкнул рычаг от себя. И с облегчением увидел, как цифры на спидометре стали возрастать. Тогда уже смелее я вывел рычаг до отказа, и самолет аж затрясся, как лошадь, получившая больной укол шпорами в бока.
— Полегче, полегче, — проворчал Макс. — Будешь лихачить — горючку сожжешь. Это тебе не стратегическая авиация, тут в воздухе никто тебя не заправит... Разве что ангелы на крыло помочатся... И курс, курс держи!..
— Как это? — машинально спросил я.
Кабина наполнилась отборным матом, и я невольно втянул голову в плечи, словно ожидал еще одного подзатыльника.
Сто двадцать, он сказал? Где же тут указатель курса, черт бы его побрал? Ладно, попробуем на глазок...
Я крутнул штурвал вправо, и кабину тут же перекосило так, что я правым боком вдавился в подлокотник кресла, а радиста, видимо, снесло с сиденья и, судя по глухому удару, вдарило башкой о переборку.
А-а, вот в чем дело. Надо орудовать не штурвалом, а педалью.
Я выровнял самолет и добился того, что горизонт поплыл влево от меня. Хватит? Или еще?
— Не двадцать, а сто двадцать! — прохрипел сзади голос Макса после нецензурного вступления. — Ты что, совсем сбрендил?
Вот сейчас бы и признаться, что я ни черта не смыслю в самолетовождении. Только, наверное, уже поздно. Сразу надо было бить тревогу, когда тебя разбудила эта красотка. А сейчас кто тебе поверит?
И вообще, что это они на меня все орут? Я ведь, можно сказать, спасаю их, а они еще издеваются!
И тут у меня появилась идея.
Этот мир, где я стал летчиком, — для меня уже третий по счету за последние три дня. Первый перенос в другую реальность имел место, когда я заснул в ванне, наполненной кровавым раствором. Умер я тогда или просто заснул — пока не имеет значения... Вчера же я опять заснул — и проснулся здесь. Что будет, если я засну или умру здесь? Меня снова вытолкнет в другое измерение? Двух раз для того, чтобы установить закономерность этого явления, конечно, маловато, но ведь, в принципе, такой шанс есть, верно?
Значит, сейчас надо просто-напросто вырубиться — и после пробуждения я вновь окажусь в другом мире. В самолете наверняка есть аптечка, и в ней должно иметься снотворное. Значит, надо вызвать красотку-стюардессу и попросить у нее пару таблеток. А если не даст, то взять самому...
Постой, постой, а как же они?
Сто пятьдесят шесть человек на борту, сказала она мне. И никого, кто смог бы управлять этой штуковиной. Если только Макс...
— Слушай, Макс, — позвал я, — а тебе никогда не приходилось сидеть в кресле пилота?
Детина хмыкнул:
— Сидеть — тыщу раз. А если ты имеешь в виду вести самолет — то извини, бортинженеров этому не учат...
Выходит, если я сбегу в другую реальность, то брошу погибать всех, кто летит на этом самолете? Однажды ты уже так поступил: помнишь того старика, истекавшего кровью в подземном переходе?
«Слушай, что ты несешь? — одернул я себя. — Какая тебе разница, что будет после тебя? Один умный французский и император, помнится, говаривал: „После нас — хоть потоп!“... И если разобьются они в лепешку при посадке — тебе-то что? В мире ежедневно разбиваются самолеты, и не надо из этого делать трагедию. Этим людям просто не повезло, что в кресле пилота оказался я. К тому же, еще неизвестно, чем все это закончится. В конце концов, старик Митрич может оклематься и вернуться за штурвал...»