Это, разумеется, не отменяет того факта, что в реальности (с позднесоветских ещё времён) важнее и приоритетнее любого «закона» — «подзаконные акты» («акты» — то есть какие-то торопливые и нечистоплотные совокупления под защитой грязной парусины какой-нибудь «конституции»), важнее их — «инструкции» (не иначе как самим чортом писаные), а превыше их всех — настроение правоприменителя, то есть любого мента, любого чиновника-обиралы, какой-нибудь «санинспекции» и «пожарной части», любой ленивой тётки «с правом подписи», вообще любого чмыря и гнебещука, оказавшегося по ту сторону прилавка-баррикады, разделяющего социальных победителей и социальных побеждённых. Но в советское время ещё была надежда на «законность», хотя бы как на идею, пусть несколько испорченную «правоприменением». Теперь же и самые основания права воняют парашей.
Некоторые усматривают в таком положении дел известные преимущества. В самом деле, получившаяся система оказалась стабильной и даже позволяет проводить в жизнь «всякие разные мероприятия» — в том числе и полезные. Путинская власть, собственно, и основана на идее «полезного использования» ельцинских механизмов. Увы, в том-то и состоит её изначальная ущербность: такое нельзя «полезно использовать» даже с самыми лучшими намерениями. Настоящий, непиарный национальный успех базируется на народном ощущении причастности к совершающимся в стране делам. Народ же сейчас более чем безучастен: он брезгует поганой «эрефией» и всеми её делами. Противно даже прикасаться к мерзости эрефского государства, к его забрызганному кровью и фекалиями «устройству». Власть нашла своё последнее тайное прибежище в собственной отвратительности. Она не столько даже страшна (хотя и это есть), сколько невыразимо гадка, и именно поэтому как бы даже терпима. Для того, чтобы её сокрушить, до неё надо хотя бы дотронуться, а это мерзит. Как говорил Набоков про гоголевского чёрта, «никакая сила на свете не заставит раздавить его голыми руками» — а руки народа голы.
Поучительно и символично полное отсутствие «религиозного колорита» в событиях 1993 года. Несмотря на то, что многие защитники Белого Дома были православными, и это было достаточно важно для них, никакого манипулирования — даже в благих целях — «священными символами» не было: условно говоря, иконы в окнах Белого Дома не выставляли. (Это, конечно, не значит, конечно, что «религиозного измерения» в этих событиях не было совсем.)
Отдельный интерес представляет церковно-институциональная сторона дела. Российская Православная Церковь с самого начала встала на позиции «примирительницы страстей» — тем самым, во-первых, обозначив происходящее как «страсти», а себя — как носителя «разумного начала». Тогда подобная позиция казалась политически выигрышной — или, как минимум, беспроигрышный. Первооктябрьские переговоры в Свято-Даниловском монастыре, проходившие при личном посредничестве Патриарха (он предложил свои услуги 28 сентября и сразу же был услышан), и особенно их частичный успех (на следующий день были подписаны какие-то соглашения о «нормализации обстановки») были восприняты как крупная политическая победа Церкви.
В принципе, церковная позиция была вполне осмысленной и дальновидной. Если кровопролития не случилось бы, Церковь получила бы право говорить о себе как о силе, «остановившей кровавую бойню», или даже сразу — «гражданскую войну». Это сделало бы Церковь полноправным и легитимным участником большой российской политики. Однако, поставив не на тот сценарий, РПЦ проиграла бы всё нажитое было добро. Поэтому, когда уже стало ясно, что мирный процесс срывается, была предпринята последняя отчаянная попытка вернуть события в русло «умиротворения страстей»: 3 октября, после крёстного хода, Алексий II пообещал анафему «первому, кто прольёт кровь». (Споры о том, на ком же теперь лежит пресловутая анафема, не прекращаются и по сей день, хотя ведутся и не слишком интенсивно: всем ясно, что это «не очень серьёзно».)
Зато сервильное поведение Церкви после случившегося было не слишком дальновидным. Здесь советская выучка неожиданно подвела опытнейшего Алексия: следовало бы иметь в виду, что самые неприятные эмоции у победителей вызывают не побеждённые и не союзники побеждённых (напротив, последние иногда неожиданно выигрывают, особенно если положение победителя непрочно и ему позарез нужно спокойствие), а те, кто мешался и путался под ногами.