Он перестал спать ночами, а когда усталость и лекарства всё же брали над ним верх, и глаза его закрывались, его окружало, словно сжимающееся кольцо из тел тех, в чьих смертях он был повинен. Чьи жизни принёс в жертву своим амбициям.
Его жертвы!
Это были всего лишь тени, призраки прошлого, которые тянули к нему свои истлевшие, корявые пальцы. Он практически чувствовал этот зловонный запах гниения и разложения, и эта с трудом переносимая вонь была теперь частью его жизни, отравляя всё вокруг, делая омерзительными вещи, которые когда-то были ему так дороги. Запах тлена и безысходности! Запах смерти и вечной муки! Его собственный запах!
Он не хотел туда, к ним! Хотел лишь спокойно умереть в своём собственном доме, в своей собственной постели. Надеялся, что так и случится, и все, что ждёт его впереди это тихая, скорая смерть и покой. Или забвение. Вот только старуха с косой не спешила забирать его немощное, дряхлое тело, будто зная, что не все земные дела он закончил и не во всех грехах покаялся.
Понимание того, что ничто не способно спасти его тёмную душу, приходило к нему постепенно, день за днём, год за годом. Но даже эти мысли не могли приглушить эту проклятую боль. Он знал, что скоро впадёт в то пограничное состояние между жизнью и смертью, когда перестанет воспринимать мир вокруг. Но боль останется с ним до конца! И всё-таки он цеплялся за жизнь, стремился выиграть время, оттянуть тот миг.
Хотя зачем ему продолжать своё существование, терпеть и дальше эту агонию? Он слишком долго готовился к этому дню, надеялся. Дурак! И вот, когда смерть подобралась к нему достаточно близко, он не хотел уходить вот так...
«Это всё она, — думал Вальтман, слушая свою гостью. — Мой палач. Пришла в том момент, когда я почти смирился, почти отпустил этот мир».
И сквозь замутнённое, воспалённое сознание он ощутил, как вместе с её резкими словами наружу вырвалось всё то, что он держал в самых отдалённых уголках своей памяти, пытаясь десятилетиями вытравить воспоминания давно минувших лет. Он был слишком слаб, чтобы ясно мыслить и понимать всё то, что она говорила. Её тихий, обманчиво спокойный голос с трудом проникал в его отравленное таблетками сознание. Лишь одна мысль пульсировала, словно сигнальная кнопка тревоги.
Она всё знает! Но откуда? Это было не возможно. Те, кто знал — были мертвы, их плоть давно сожрали черви.
Может это его совесть? Может она то, что является перед смертью каждому человеку, меняя лишь обличие, но не цель?
Она жаждала правды!
А он искупления!
И вот он уже больше не мог сдерживать поток воспоминаний. Они как бурная, полноводная река стремительно неслась, сметая на своём пути все преграды, возведённые им. Лёжа в темноте, он перебирал в памяти все то, что было совершенно им в молодости, когда жизнь только начиналась, а смерть казалась чем-то очень далёким и нереальным. Он просто жил и наслаждался, делал то, что казалось, если и не правильным, то просто необходимым.
Когда ты молод, тебе кажется, что любому, даже самому мерзкому поступку можно найти оправдание, и нет времени задуматься, что настанет тот час, когда придётся нести ответственность. А он обязательно настанет!
В последнее время он часто задавался вопросом. Изменил бы он что-нибудь, предложи ему такую возможность? Или оставил бы всё, как есть и вновь прожил бы эту жизнь полную раскаяний и одиночества? Он не знал.
Он был чудовищем! И остался им, даже проведя на этом свете век. И ничто уже не могло этого изменить. Хотя, как повернулось бы всё, не соверши он тогда того, что сделал? Может, и не было бы сейчас тех демонов, пожирающих его душу. И внутри царил бы покой. И не было бы этого страха перед смертью и той неизвестностью, что ожидала впереди.
Все эти терзания разъедали его. Но видимо, этот крест ему нести до последнего вздоха. Но ужаснее всего было понимание того, что его ошибки породили нечто ужасное. Нового монстра, более жуткого, чем он сам!
***
— Войдите, — услышал он голос по ту сторону двери и нажал на дверную ручку, впуская с собой частичку света и напрягся.
Когда сегодня, рано утром, к нему в дверь постучали двое, с настойчивой просьбой проследовать за ними, он внутренне напрягся. Собрался наспех, не позавтракав, вышел из своей небольшой комнатки, три на четыре, которая служила ему домом уже больше года. Садясь на заднее сидение огромного внедорожника с тонированными стёклами, он размышлял над тем, что он почти у цели и от возбуждения у него покалывали кончики пальцев. Он с трудом сдерживал внутренний трепет. В салоне пахло дорогой кожей и сигаретным дымом. Он сам никогда не брал в руки сигарет и плохо переносил этот запах. Всё его детство было пропитано никотином, смешанным с запахом перегара.