***
Каждый вечер я всматривался в ряды публики и ожидал увидеть знакомое лицо. Я готов был поклясться, что он следил за мной, вернее, прослеживал мой путь и теперь должен был явиться, удостовериться собственными глазами. Ведь наш спор не кончился и вроде выигрывал я.
И он пришел.
Он, конечно, мог бы подойти, поздороваться, протянуть трешку, заказать что-нибудь этакое, по его, начальникову, вкусу, вздохнуть, развести руками или просто посмеяться. Но он был слишком умен. Он понял, что тем самым он бы не меня - себя унизил. И он сидел за столиком с двумя деятелями из нашей конторы, сидел спиной к оркестру, и ни разу не обернулся, и, уходя, не взглянул в мою сторону.
***
Представьте, к вам в отдел приходила рыхлая баба, приносила готовые заказы и вы, пытаясь быть вежливым, на пальцах объясняли ей азбучные истины, а она, льстиво улыбаясь, благодарила за консультацию. И вдруг поворот, вы меняете место работы и оказываетесь у нее в подчинении и вынуждены с умным видом выслушивать от нее разные глупости. Невозможно, братцы, невозможно! Профессиональная гордость.
Теперь мне давал указания метрдотель, администратор, недоучившийся студент Юра - руководитель нашей джаз-банды, и этих людей, людей по интеллекту неизмеримо ниже, чем все мои прежние шефы, я воспринимал совершенно спокойно, ибо я попал в другой мир, мир, в котором никто не знал физика Мартынова, специалиста, подающего надежды, тяжелую артиллерию начальника на всех обсуждениях.
Любопытно, что все мои новые знакомые теперешнюю свою жизнь принимали всерьез - музыка, деньги, бабы, интриги - а меня ничто не волновало, я смотрел на все это как на спектакль и с интересом наблюдал, какие еще антраша способен выкинуть аккордеонист Мартынов, когда же ему надоест играть роль человека "на дне", упиваться собственным падением, сетовать на распроклятущую судьбу, и вообще, когда?
Раньше я был равнодушен к спиртному, но тут я стал употреблять зелье, а иначе нельзя, такая уж обстановка.
Летом Юра выхлопотал выгодный контракт, и мы поехали на Дальний Восток, отправились "на чёс", гастролировать, "зашибать башли", "лабать" по три концерта ежедневно.
Три раза в день одну и ту же программу, до посинения, а поздно вечером "большой кир", чтобы все забыть, а иначе нельзя, не выдержишь.
И тогда я решил: хватит, пора проветриться. И ушел на сейнере подышать свежим воздухом. Управлению "Сахалинрыба" всегда требуются доходяги и алкоголики на самую черную работу.
***
Заканчивая воспоминания о "шарашкиной конторе", я хочу сказать, что моими поступками руководило не желание уязвить определенного человека (хотя и это было: все-таки начальник меня своей собственностью считал, деталью автомашины, а на мосту деталь отскакивает, катится, владелец следит за ней, сейчас она остановится, он подойдет и подымет, но она падает в реку, все, не достать, - конечно, обидно), не попытка проверить на личном опыте кантовское положение о "вещи в себе" (дескать, независимо ни oт чего, я еще самоуправляем), - вряд ли из-за мелкого удовольствия досадить кому-то или из-за страсти к философии платил бы я такой дорогой ценой. Крест я на себе ставил, крест как на ученом. Раз в звезды мне не удалось выйти, то керосинкой я не буду - пусть даже керосинкой модернизированной, блестящей и хромированной, в подарочной упаковке. Вот в чем было дело. И кажется, всех я убедил. Наташке я совсем неинтересен стал. Она и вправду поверила, что по простому пути пошел, по известному, хрестоматийному, пологому, скользкому пути: от графа Монте-Кристо - к управдому. И обращалась она со мной как с чужим человеком, которого разбил паралич: выгнать нельзя, ухаживать приходится, горшок выносить - надо, но противно, неприятно.
Все ясно? Да ни черта! Крест я на себе ставил - да только на сцене, для зрителей интермедию разыгрывал да за реакцией публики наблюдал. Я-то был твердо уверен, что всех перехитрил. Я же, ребята, с ума не сошел, мне без науки никак нельзя. Я без нее задыхался, как рыба, выброшенная на берег. Но хотелось мне отойти от науки - не катиться по рельсам, на которые меня поставили сразу после института, когда я еще и опомниться не успел, а осмотреться, обдумать и спокойно решить: чего я хочу, что могу?
Что же действительно я способен совершить? (Не для себя, а для того абстрактного человечества, которого никто из нас в глаза не видел, но ради которого мы живем, надеясь, что это абстрактное человечество когда-нибудь зачтет все наши хорошие поступки, - надеемся, хотя при здравой логике мы с вами давно пришли к выводу: никто и никогда нам ничего зачитывать не будет.)
***
Все на свете сложно. (Афоризм. Не забыть занести его в рамочку.) А хочется, чтоб было просто (и этот туда же!).
Мы отправились с Иркой в кино на вечерний сеанс. Добропорядочная семейная пара, похожая на десятки других. Мы ходили по фойе. Ирка разглядывала фотографии киноактеров, а я разглядывал публику. Чем же Ирка хуже этих семейных женщин? Она моложе их и красивее. Сегодня Ирка, так же как и они, пойдет домой вместе с человеком, которого любит. Но она пойдет в последний раз. Она этого еще не знает, а я знаю.
"Володенька, Володенька, Володенька ты мой, люби, пока молоденька..."
На мое счастье, картина была про шпионов.
***
Я привез Наташку домой, и она так устала за дорогу, что почти не реагировала на скачущую, радостно вопящую Алену. Она легла и молча смотрела на дочь. Я увел Алену на кухню, и Наташка задремала.
Притихшая Алена делала уроки. Я заметил, что она не может сосредоточиться и думает о чем-то постороннем.
- Папа, - сказала вдруг Алена, - это не моя мама. Моя мама веселая, она всегда меня целует. Наверно, пришла чужая женщина, которую заколдовали под мою маму.
Свистящим шепотом я ответил, что страшные истории про волшебников и вампиров, которые показывают в телепередаче "Спокойной ночи, малыши!", до добра не доведут, и сейчас я возьму молоток и разобью телевизор, к чертовой бабушке.
Вероятно, угроза показалась вполне реальной - Алена успокоилась.
***
Я договорился на работе и несколько дней сидел дома. Наташка ходила за мной из комнаты в кухню и из кухни в комнату, как маленький ребенок, который боится, что его оставят одного.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Как порядочному человеку, мне бы следовало съездить в больницу и преподнести букет цветов. Но кому? Кто же вытащил Наташку?
Игорь объяснял так.
Применяли все проверенные средства. Не помогло.
Несколько раз изменяли курс лечения. Добились ухудшения.
Попробовали совершенно новое лекарство. Положительный эффект ожидался через месяц. Первая же таблетка по непонятным причинам вызвала шоковое состояние.
Этот никем не предусмотренный сильнейший шок неожиданно и вылечил Наташку.
Игорь надеялся, что все худшее позади, однако прогноз делать отказывался. Поживем - увидим. Пока еще ей долго сидеть на "схеме".
В конце концов, нечего гадать. К Наташке в больнице прекрасно относились (с одной лишь медсестрой она не ладила, и когда Наташка привезла торт и постучала в дверь отделения, то нарвалась именно на эту медсестру; та торт взяла, но обругала: дескать, шляются тут всякие, людей тревожат), так вот, важны результаты, а как и почему - неисповедимы пути Господни! Но, по справедливости, я бы должен свечку поставить. Ведь обещал!
Через две недели она пошла на работу. Вроде бы все хорошо. Правда, она быстро уставала, в метро ей было не по себе, и в магазины заходить не решалась, и не любила дома оставаться одна. Но Игорь говорил, что это вещи поправимые. Не всё сразу.
С Аленой мы распределили обязанности: я главный "закупщик", а она бегает за молоком и хлебом.
Наташка почти не гуляла. Боялась улицы. Я ее успокаивал, утверждая, что в этом как раз проявляется естественная реакция человека. Свора ревущих машин, шум, скрежет, толкотня на тротуарах, прохожие спешат, наступают на ноги - поневоле нормальный человек испугается. Вот то, что мы к этому привыкли, - ненормально, неестественно. И потом, какие сейчас прогулки? Октябрь. Дождь, слякоть. Депрессивная погода.