Директор сгинул - его труп уже плыл по Двине в направлении Белого моря. После исчезновения директора акционеры притихли, скисли: своя жизнь все-таки дороже своей акции.
Питерские ребята постарались, теперь была остановка за малым: за торгами на аукционе. Ставка вроде уже сделана: не напрасно же его люди осваивали кабинеты областной администрации.
- Новый год - пусть он принесет счастье! - провозгласила Ядвига и с нежностью взглянула на неотразимо обаятельного гостя.
"Дай-то бог!" - сказал он себе, поднимая наполненный фужер.
Впереди была чудная ночь. Для него, но не для его телохранителей. Они ютились на лестничной площадке - как будто вышли покурить.
Порывался он рассказать о своей предпринимательской деятельности уже в новом году, точнее, в первых числах января.
Солнечным морозным утром он повез Ядвигу знакомить со своей сестрой. Захватили, конечно, выпивку и закуску.
Сестра его встретила нелюбезно. Говорили они правильные, как в таком случае полагается, слова. Но Ядвига чувствовала, что Виолетта держит камень за пазухой: да, видимо, братец где-то чем-то ей досадил. И досадил крепко. А чем?
Оставив Ядвигу в комнате одну, Александр Гордеевич увел сестру на кухню, попросил, чтоб сестра на ночь уступила им спальню.
- Пожалуйста.
- Спасибо, сестренка, - и опять шепотом: - Ты поняла, какую я встретил?
- Поняла. Такую я тебе не подобрала бы. А она тебя не облапошит?
- Не обижай.
Говорили они шепотом, но у Ядвиги слух, как у музыканта. Разговор, конечно, о ней. И вопрос Виолетта задала сугубо житейский. Если брат знакомит со своей сестрой женщину, которую та видит впервые, то приходит на ум: не аферистка ли?
Но Александр Гордеевич, как он сам о себе мнил, тоже был тертый: не она к нему повесилась на шею, а он к ней прилип. Знакомство дорожное, но опять-таки инициатива исходила от него.
Застольничали долго. Саша / теперь Ядвига так его называла/ говорил о Питере, каким он его знал в детстве, как он озоровал на улице и в школе. И сестра кое-что припоминала о его "художествах". Не отмалчивалась и Ядвига. Она знала многих питерских модельеров, упомнила, что зять готовит выставку одежды предстоящего весенне-летнего сезона, пообещала презентовать Виолетте пригласительный билет.
- Вам, Саша, тоже было бы полезно посмотреть, - говорила она, по-дружески положив руку ему на колено. - Ах, да, мы же с вами москвичи. Удастся ли опять скоро побывать в Питере?
Уже ближе к полночи Александр Гордеевич предложил:
- Дорогие красавицы, не пора ли на отдых?
- Пора, - сказала Виолетта - я вам уступаю свою спальню.
- Спасибо, - поблагодарила Ядвига. - Но меня ждут мои родственники.
- А зачем телефон? - мягко напомнил Александр Гордеевич. - Телефон, телефоном... но все-таки...
Друг Саша не уговорил остаться. По дороге, уже в машине, чтоб не слышали телохранители, она тихо сказала:
- Потерпим до Москвы... А то у нас как-то стремительно. Вы мне нравитесь... Очень...
В Москве он её увез к себе на дачу. Трое суток не отвечал ни на какие звонки. Ананий Денисович попытался было с ним связаться, но секретарь, бывший журналист с уголовным прошлым, вежливо отвечал: "Хозяин болен".
Александр Гордеевич болел "любовью". Такое с ним приключилось впервые: были женщины на час, на ночь, справил нужду, облегчил свои органы - и адью, даже имена запоминать не было надобности, все равно блядухи врали.
А тут... Тут что-то в груди екнуло...
Только на четвертые сутки с такой неохотой он отпустил свою голубоглазую подругу: за прогул её могли уволить с работы - так она объяснила необходимость отлучки. И он с ней согласился. Да и ему пора было вспомнить о своих обязанностях.
А на Новом Арбате в офисе фирмы "Лозанд" Ананий Денисович Лозинский заслушивал доклад товарища полковника - Ивана Ивановича Мишина, бывшего кэгэбиста, ведавшего в этой фирме вопросами разведки и контрразведки.
- Агент внедрен, - говорил товарищ полковник. - Так что теперь у вашего друга любовная горячка.
- Агент надежный?
- Молодая красивая женщина надежней любого академика.
- Вы ей задачу поставили, что нам нужно от Банкира?
- Так точно.
- Держите меня в курсе... - Есть.
2
Фидель Михайлович Рубан, аналитик фирмы "Лозанд", мечтал встретить новый год в Приосколье - с отцом и сыном. Оттуда, из Приосколья, отец писал не часто, но регулярно. Хвалился успехами внука. Дед огорчался, что мальчик, в отличие от его родителя, учился не на круглые пятерки, но преуспевал по-английскому. У них с первого класса иностранный - английский и почему-то турецкий. Наверное, потому что турки строили за городом хранилище по утилизации радиоактивных отходов / проект инвестировала Германия/.
Турки в качестве безвозмездного дара обязались построить школу, но только чтобы в ней уже с первого класса преподавали турецкий. Мэрия согласилась - хоть что-то на ниве образования да будет построено. А пока как задаток для турков - в некоторых школах города ввели турецкий, преподавателями стали контрактники-турки, многие свои педагоги оказались без работы.
Олежка к турецкому был равнодушен, хотя некоторые слова запоминал легко, да и как не запомнить, если слово "дурак" по-турецки означает "остановка", "стакан" - "характер", а "характер" если произнести по-турецки в русском звучании при девочках даже не произнесешь. Не язык, а шифрограмма. Что-то похожее у ворья: "кусок" - "тысяча рублей", "писка" "бритва".
Фидель Михайлович уже предвкушал радость встречи, как вдруг телеграмма: "Пропал Олежка. Подозреваю, выкрали. Отец".
Еще недавно с отцом можно было поговорить по телефону, но так как отцу несколько месяцев не приносили пенсию, и он вовремя не внес плату за телефон - его лишили этого вида связи. Поэтому отец писал сыну письма, а письма до Москвы теперь идут в десять раз медленней, чем десять лет назад. Но телеграммы пока ещё разносят.
Эту бросили в почтовый ящик утром, Фидель Михайлович распечатал её только вечером, когда вернулся с работы.
Прочел - ужаснулся. Куда бежать на ночь глядя? Первое, что пришло в голову: дозвониться до Аркадия Семеновича Герчика, профессора-психиатра, работавшего у Лозинского семейным врачом.
Дозвонился. Трубку взяла Клара, дочь профессора, бархатным голоском отозвалась:
- Это вы, Фидель Михайлович? Что случилось?
- Папа дома? - У шефа. - Шеф опять болен? - Как всегда.
- А как до папы дозвониться?
- Никак. Успокоит шефа и приедет.
- А когда?
- 0б этом сам господь бог не ведает... Так что случилось?
- Олежка пропал. Сын.
- Выкрали?
- И ты о том же...
- Фидель Михайлович, не вам объяснять: коль исчез, значит, выкрали. А коль выкрали, надо искать или в Чечне или же за бугром, в тех же Соединенных Штатах...
Клара говорила приятным, ровным голоском, еще, видимо, не осознавая, как это страшно, когда у тебя крадут ребенка.
"В Соединенных Штатах... Стоп! Да в Штатах же моя бывшая!" - вдруг вспомнил он о её существовании. Но Паша нигде ни словом, ни полусловом о том, что сын с ней будет в Америке. Наоборот, она просила - дескать, так удобно будет всем, - Олежку Фидель увезет к деду. Дед живет один, вдовец, внук - его отрада.
А ровно год спустя - у деда нет внука, у отца - единственного сына.
В памяти Фидель Михайлович перебирал общих с Пашей московских знакомых. Стал названивать: не появилась ли в Москве Паша Рубан?
И вдруг - о везение! Бывшая сокурсница по университету, восемь лет назад блестяще защитившая кандидатскую диссертацию о взаимосвязи вещества и поля, а ныне валютная проститутка, видела Пашу в гостинице "Националь" с каким-то высоким плосколицым американцем.
За точность бывшая сокурсница не ручалась - вроде Паша, а вроде и нет, - так как была под градусом. Но Фидель Михайлович, зная приметы её нового мужа, сказал себе: она!