Полковник Давыдов под ответным артиллерийским огнем закопался в землю и восстал из нее, чтобы произвести неожиданный удар и порубить в капусту все, что попалось под сабли его полка. Ни одной потери с нашей стороны.
Черниговский драгунский полк изрубил неприятельских стрелков почти полностью, а тех, кто остался, загнали в лес, и поручики Завальский и Буцын-Берлинский гоняли их по окрестностям при помощи своры собак из родового поместья, за что получили впоследствии взбучку от Его превосходительства и были представлены к наградам.
Поручик Штейнц Александр Леопольдович несся во весь опор с очередным приказом в войска, которым предстояло остановить грядущее поражение. Он был счастлив от того, что Милорадович оставил его при себе. Это означало участие в настоящем деле.
– Ваше превосходительство, – обратился двадцатипятилетний Александр к генералу в тот момент, когда глаза командующего застыли в раздумье и приобрели оттенок стальной твердости принятого решения, – разрешите остаться при выполнении…
Взгляд генерала медленно перешел на посыльного, – Ты хотя бы понимаешь, о чем просишь? Представляешь, наверное? – и, не дожидаясь ответа, наклонился к офицеру и прокричал на ухо две фразы, перекрывшие в барабанных перепонках поручика грохот начавшейся канонады.
– Некогда писать, – закончил Милорадович, – лети и объясни, как надо сделать и никаких дурацких правил. На войне, как на войне. Давай, сынок.
Поручик летел под прикрытием очередного десятка всадников, готовых за него на все, потому что он, это не он, заложивший свое имение по карточным долгам, не он, прогулявший отцовское состояние, не он, дуэлянт и дамский угодник всех известных престижных салонов, а спаситель земли русской. Доскачет и передаст приказ, будет так, не доскачет – ничего не будет. Мюрат догонит обозы, и чаши с кровью русской поднимутся в утонченных французских руках, а потомок трактирщика произнесет тост за победу революционных идей над патриархальной монархией российской.
Венечка отхлебнул французского бордо из хрустального бокала, предложенного ему шикарной негритянкой и уставился в окно, за которым носились флаги, транспаранты, хоругви, кресты и разномастные толпы. «Иоахим Мюрат был простолюдином», – подумал Венечка, – «Одни считают его потомком трактирщика, другие сыном конюха. В любом случае ему дали жизнь те, кто кормил и поил, не важно овсом, водой или хлебом и вином. Все хотят есть и пить, только по-разному. Одни, чтобы попить воды, ее возят, потом ее пьют, другие сначала пьют, потом смотрят, как для них ее возят. Мюрат видел, как тяжело возить воду, поить и кормить других, чтобы самому поесть, поэтому стал маршалом и королем Неаполя при Бонапарте, ставшего императором по воле случая и зарытого под многотонными плитами на богом проклятом острове со святым названием».
– Самого Иоакима Мюрата-Жорди, тьфу, язык сломаешь, с позором хлопнули те же революционеры, которым надоела эта их дерьмократия, – смачно выругался Венечка, выплескивая в угол остатки восьмидесятилетнего бордо, – не зря я все-таки тоннами сдавал макулатуру, чтобы купить историческую книгу и прочитать ее, – углубился в себя Венечка, – никакой литературы не было на прилавках, кроме совреализма и тот под редакцией старых большевиков.
– Гады, – трещал письменный стол от ударов разгневанных кулачков, – под этим абажуром трогался умом Гоголь. Если бы он видел, как эта недоразвитая молодежь зачитывалась под лупой запретными строками «Мастера и Маргариты», классик совершенно сошел бы с ума и еще несколько раз перевернулся в своем погребеньи, узнав, что он написал «МУ-Му», а Карл Маркс и Фридрих Энгельс не один человек, а два. Причем Слава КПСС вообще не человек.
– Все это фигня, – размеренно раскачивался абажур, – Когда подо мной застрелился Есенин, лампочка взорвалась от негодования, тем самым наделав много глупостей, в которых до сих пор разбираются.
– Извините, – деликатно перебил буфет, – Во мне никогда не было яда, только Маруся отравилась.
– По моим клавишам стучал глухой Бетховен, – авторитетно ангажировал тему представительный рояль, – и до сих пор играю, потому, что струны новые, все равно – главное дерево. Зри в корень. Дека неубиваемая.
– На этот счет позвольте поспорить, – заметил из угла топор и быстренько пододвинулся к печке, после чего дебаты притухли, а печка разгорелась.