Из окна потянулся запах шпал, загнившей кюветной воды, машинного масла, тухлятины и прочих железнодорожных ассоциаций.
Мужичок утвердительно кивнул, прямолинейно ответив на деликатный ответ заказчика, и даже жестом повел рукой по-халдейски, убирая топорик за спину.
Венечке принесли завтрак, ОН съел все без остатка, попросив вместо чашки кофе бутылку холодного жигулевского и с непонятным для себя самого трепетом, раскрыл ту страницу, на которой Штейнца погрузили в повозку для тяжело раненных.
Войска светлейшего князя Голенищева-Кутузова, спокойно проведя ночной бивуак за речкой Нара, близь деревеньки Крутицы, что в осьмнадцати верстах от села Землино, двинулись с рассветом далее в места определенной дислокации. Ни один из многочисленных караулов и разъездов не заметил никаких опасных маневров со стороны неприятеля. Утро предвещало хорошую погоду, но расположение духа главкома было затуманено. Глазница начала гноиться, правую ногу свело подагрой и никаких вестей от Милорадовича.
Михаил Федорович не мог отослать Михаилу Илларионовичу никаких депеш, поскольку сам не знал, каким образом происходит сражение. Кто кого порубил в этой битве, было понятно, но сколько наших осталось в живых и остались ли вообще, было неясно совершенно. Вестовых не было.
Вели, чтоб подавали, – обратился главком к адъютанту, потирая простреленный висок, – А ты, Гаврила, не суетись, в лаптях поеду, – заключил светлейший, памятуя о том, что отсутствие плохих новостей – уже хорошо.
Не догнали, значит, все правильно решили, – думал фельдмаршал, – попозже поглядим. Михаил Илларионович приложил примочку к незаживающей ране и прикрыл веко здорового глаза, пытаясь пересилить боль, сверлящую правую половину головы. Эта боль была сущей мелочью по сравнению с ужасной мукой, которую испытывал главком при мысли о том, что тысячи здоровых, крепких парней остались позади, прикрывая его отход, не отступление, заметьте, а планомерную передислокацию войск. И все эти здоровенные и крепкие тела, наверное, уже перемешаны с землей, а самозваный император со своими победоносцами уже глумится над матерью городов русских.
Штейнц увидел перед собой лицо ангела. Оно помаячило перед ним и слилось с пространством, которое ограничивалось каким-то деревянным настилом, через щели которого пробивался дневной свет. Глаза восприняли обстановку землянки, а боковое зрение обнаружило шевелящийся объект размером с человеческую фигуру, сидящую на корточках. Внутренние пружины организма поручика сжались и моментально распрямились, поднимая его тело над твердью, где оно лежало, и, вынося его в сторону света сквозь силуэт, за которым предполагался выход. Голова уткнулась во что-то мягкое, зрение погрузилось в темноту, а по лбу, шее, щекам и груди пошла влажная прохлада, отдающая запахом мха, листвы и чистой воды. От рук, прижавших его обратно, пахло конским навозом, землей и табаком.
– Курить, – прохрипел Штейнц, – дайте напоследок затянуться, – и закашлялся от ядреного вкуса самокрутки.
Запах махорки, детства, Казака Мишки, сызмальства болтавшего барчука на своих коленях, переполнили чувства Александра Леопольдовича, привели его в сознание и промочили слезами счастья весь рукав сюртука преданного дядьки и друга семьи.
– Я думал, что уже погиб, – икал Саша, – Я не помню ничего. Где мы? Я в Никольском? Что с нами? Где армия? Почему так тихо? Зачем эта землянка? Где сражение? Я вручил донесение лично в руки командующему.
Мало-помалу он приходил в себя, и от осознавания неопределенности ему становилось все страшнее.
Саша схватился за дядькин рукав: – Мишка, откуда ты взялся?
Так уже было не раз. Мишка появлялся неожиданно в самые критические моменты жизни молодого барона фон Штейнца, даже когда застрелиться хотелось, не позволил. Он являл собой не предрекаемую суть православия, опоры и победы. Родителям всегда не хватает времени на близкий контакт со своими детьми. Отец, будучи полковником, неожиданно ушел в отставку, жил в столице, и весть о его гибели пришла неожиданно вместе с непристойными людьми, перевернувшими вверх дном все имение. Матушка, не стерпев унижения, наложила на себя руки. Ее схоронили недалеко от родового храма.
Вотчина осталась под опекунами Александра с немалыми, как потом выяснилось, доходами от отцовской фамилии.
Александр фон Штейнц с рождения был приписан к Изюмскому гусарскому полку, в котором служил его батюшка, но по малолетству все военное воспитание взял на себя казак Мишка, прошедший огонь и воду со старшим хозяином.