– Сам дурак, – отреагировал Венечка, вставая с места, и получил от бугая удар в переносицу.
– Еще хочешь? – прогудел под потолком голос бугая.
– Нет, – сразу прикис Венечка, – Зачем сразу так ни за что?
– Ты здесь не на вокзале, дома канючить станешь, если доберешься. Переписывай, что велено, развели тут демократию, а в подвалах сырость развилась, вытирать нечем, – бугай взял швабру с явным намерением намотать на нее Венечку и вышел из помещения.
– Извините за невоспитанность наших уборщиков, – наклонилась негритянка и протерла потерпевшее лицо Венечки влажной салфеткой. Помещение опять преобразилось.
– А где чернильный стол? – удивился Венечка
– Какой-такой чернильный? – удивилась негритянка, по кошачьи продвигаясь по интерьеру кабинета и задирая юбочку выше положенного, – Нынче у нас на завтрак много интересного. Не желаете отведать, а то от ваших пельменей все наперекосяк подходит?
– Никто не обязывает вас принимать наши пельмени, но если они подошли, то надо их лепить, – утвердил Венечка.
– Снег пошел, – задумчиво посмотрела в окно Негритянка, – скоро будем лепить снеговика.
– Я к вам не просился, – зарычал Венечка, выпуская из-под ногтей страшной величины когти и собираясь в прыжок, чтобы покончить со всем одним разом.
Он остановился в полете, потому что бросаться было не на кого, а за окном действительно падал снег. Негритянка растворилась в интерьере, на плите убежал кофе, а холодильник нагло трещал своими пельменями. Мы еще отведаем ваш завтрак и оставим чаевых, – думал Венечка, погружаясь в джакузи. Каждый пузырек, пробегавший по телу, вызывал в нем ненависть, и каждая струйка воды поднимала протест. Подумаешь, отмочили. Теперь каждый первый бомж в законе купается в подобном. Могли бы шампанским удивить, – подумал он и вылетел из ванной, захлебнувшись парами шипящего напитка, смахивая игристую пену прямо на радужное соцветие персидских ковров.
Настольная лампа загоралась при первом его приближении, и даже стул услужливо подвигался под его задницу своей бархатной подушкой. Никто не теребил и не торопил, никто не проклинал и не благословлял. Тоска.
– За что на меня все это? Хочу в Петушки, к бабе, то есть не к бабе в переносном смысле, а к бабушке родной в домике с палисадником, чтоб снова козел Мишка жевал мои окурки на потеху всем присутствующим и было бы с кем выпить обычного шмурдяка от тети Глаши.
– Не скули, – послышался мягкий голос того, в галстуке, – Нагрешил – искупай, не умеешь пить – пиши, не умеешь жить – учись.
Голос становился все громче с элементами реверберации. Зазвенели хрустальные побрякушки на люстрах, и в такт каждому слову затанцевали фужерчики в сервантах, а огонь в камине подобострастно залебезил, пытаясь лизнуть босую Венечкину ступню.
– Будешь ты в Петушках, как и все, не отчаивайся. Пока, делай, что велено, -
Голос подхватил его голое тело и усадил перед рукописью, – Ты выбран коллекционерами бабочек. Ты можешь собрать их крылья. За тебя все давно написано, только сиди и переписывай.
– Возьмите себе профессионала, – заупрямился Веня,– Он в момент перекатает, или в компьютер загрузите. Век величайшей смартфонизации и фониомборотизации или как его там, со всеми его ациями, а вы меня в первопечатника, то есть в монаха Пимена забубенить вздумали.
– Не кощунствуй, не твое это. Не каждый может этот язык понять. Тебе дано. Отдувайся за грехи. Переписывай, а не то сам знаешь, рога поотшибаем, моргала выколем, пасть порвем, паршивец эдакий, а еще батарею на ногу уроним. Огонь батарея, огонь батальон, – зафальцетил совершенно пьяный Голос, и какой-то кривобокий мужичонка в разорванной на левом плече тельняшке, молча потрепал Венечку по щеке с другой стороны письменного стола, после чего растворился в обоях стены, к которой стол был придвинут вплотную.
– Не фига себе, съездил к бабушке в Петушки, – поправил на себе халат Переводчик Бабочек, прикасаясь золотым пером шикарного Паркера к белоснежному листу бумаги с отливом слоновой кости, – Лучше бы как-нибудь по проще, привычней все-таки, – подумал он, бережно распрямляя левой рукой первоисточник и выводя шариковой ручкой первую букву.
Босые ноги привычно нащупали стоптанные тапки, ткань любимой майки приятно повисла на плечах, а глаза бойцовского козла Мишки уставились на него своими прямоугольными зрачками в ожидании брошенного окурка.
Здоровые силы возвращались в молодое тело поручика Штейнца с каждым глотком живительного отвара из целебных трав, в изобилии произрастающих на болотах Палевского озера. Каждая травинка по отдельности может нанести непоправимый вред. Уколоть, порезать, сотворить ожег нестерпимый, колючки порвут одежду, вцепятся в глаза, брызнут ядом. Мягкотелые мраморные мхи расступятся и поглотят в себе незадачливого путника в бесконечной глубине свинцовых омутов. Булькнет кикимора, стукнет по дереву леший, заскребет по коре нечистая сила – поминай как звали непрошенного гостя. Только для земных людей – эта сила очень даже чистая. Бабка Моргулиха по заветам своих предков собирала всю свою жизнь травинку к травинке, ягодку к ягодке, настаивала на воде из недоступных водий зелья и лечила тем самым людей страждущих. Мало кто мог воспользоваться ее врачеванием. Только настала великая година, когда надо было выбраться из никому не ведомых болот и обратить свое умение на благо войска русского.