Казак Мишка не знал здешней местности, но подобрав в кустах своего воспитанника, истекшего кровью, поволок его всеми способами в ту сторону, в которую Бог велел. Все глуше и чаще становился лес, а тоска на сердце становилась все светлее. В полные дебри забрались они, и отчаяние нахлынуло на казака, потому что не смог он сберечь своего любимца, который по всем солдатским приметам собрался отдать Богу душу, а земле свое тело. Встал Михаил на колени перед телом барина и начал отпевать, как умел. Словеса знакомые путались, руки не поднимались, в голове карусель невообразимая. Вдруг на последнем поклоне почувствовал он руку на плече, оглянулся нет никого. Встал и начал отмерять саженьки для могилы, как вдруг предстал перед ним мужичок с ноготок, весь в колючках, репьях, одежка латаная-перелатаная, бороденка козлиная, а лицо светлое и чистое.
– Не торопись, – пробасил мужичонка, таким голосом, что любой певчий порадуется. Встань к нам спиной и трижды читай Отче наш, потом можешь повернуться.
Не понимая почему, Мишка повиновался и, когда обернулся, Сашеньки уже не было.
Молния казачьей шашки взлетела в небо и обрушилась на мужичка, застряв своим ударом в его посохе, поставленном аккурат поперек удара.
– Не торопись, – повторил Сноготок, возвращая хозяину выбитую шашку, – Ваши не пляшут. Здесь пляшут наши. И на полянку полетели десятки желтокрылых бабочек, сверкающих в лучах заходящего осеннего солнца всеми цветами радуги.
Мишка плюхнулся задом на трухлявый пенек, держа перед собой клинок в положении атаки. Пень развалился, а Мишка завалился спиной в воздушную подушку мха, усеянного клюквой.
– Следуйте за нами, товарищ, – пробасил Сноготок, почему-то применяя множественное число к их первоначальному местоимению и используя совершенно непотребное обращение, словообразованное к Мишкиному казачьему званию.
Однако Мишка последовал за ним, озираясь по сторонам в расчете заметить кого-либо еще. Никого больше не было.
– Не надо дергаться, – повел спиной мужичок, – скоро все поймете.
– А где мой гос…, – не успел договорить казак и провалился под землю.
– У нас господ не бывает, – заключил Сноготок, одергивая кожаную куртку и разминая двумя пальцами папиросу Беломор-Канал. Второй рукой он примерял ромбик на лацкан своей новенькой гимнастерки.
Из-за леса слышалась симфония из беспорядочной оружейной стрельбы, уханья орудий, русского «ура» вперемежку с французским наречием и стрекотания кузнечиков пулемета с ярко выраженными немецкими ругательствами под аккомпанемент гусениц наступающих танков с фашистскими свастиками.
Одно из французских ядер со шрапнелью разорвалось неподалеку и, подняв жижу болота, забрызгало клюквой кожанку мужичка. Шрапнель посекла верхние ветки деревьев, и огромный сук березы упал на него. Когда он выбирался из-под завала, на его голове красовалась каска, в двух местах пробитая осколком немецкого снаряда, а на потертой гимнастерке алел орден Красной звезды.
Поручик Штейнц вышел из землянки. Выпал снег и украсил деревья своей белой непредсказуемостью. Совершенно было непонятно, что делать и куда идти. Надо двигаться к своим, но куда, в какую сторону? Где свои, а где чужие? Кругом лес непролазный.
– Не бойся, Ваше благородь, – пробасил мальчонка лет десяти с березовой дубиной в руках.
Голова его слегка подергивалась, а руки крепко сжимали березовый шест, в два раза превышающий рост мальца, что предавало ему особой значимости…
– Если сюда попал, то просто так не выберешься, – пробасил малец, если дед не разрешит, то ни единого шага нельзя делать…
«Для чего все это?» – подумал Венечка.
– Просто так, чтобы было, – ответили ему, и Негритянка налила в стучащие по стенкам стакана кубики льда порцию джина, разбавив его шипящим тоником.