Опасения их напрасны. Пассажиры, сидящие на лавках около окна, обычно спят, а тем, которые давятся в середине вагона, не до них.
На каждой остановке были развешены плакаты о влиянии Мертвых душ на моральный облик современных пассажиров, которые не читали классиков, но твердо заучили лозунги, подписанные именами дедушек и отцов проктологической теории, отозвавшейся зубной болью во всех здоровых сердцах. Сердечный кариес – это эпидемия современности, когда брекеты ставить невозможно, пломбировать уже нечего, а корни удалять пока опасно, потому что возможен гипертонический криз. Имплантаты не приживаются, реплантантов взять негде, и все выходит через задницу.
Мы были послушными в определенных отношениях. Нам лопаты дали. Копайте, дескать, а то бульдозеры не могут. Бульдозеры пребывали в достаточном количестве. Надо было заставить молодых срывать свою гору памяти, чтобы воздвигнуть на этом месте зияющее чудовище под названием Поклонная гора.
Для того чтобы взобраться на гору, надо некоторые горы срыть. Тогда началось расчленение в наших юных сознаниях. Одни думали: раз приказали, то надо. Другие чувствовали, что не надо равнять равнину, ставшую горой, когда вокруг одни пригорки.
Нельзя с точностью определить, в каком месте Наполеону Бонапарте не принесли ключи от стольного града, потому что этого не было, а гора была. На ее пожухлой траве Коротышка-Император болтал ножками, восседая на своем барабане и, поправляя треуголку на облысевшей голове, кричал «Виват». В окуляре его подзорной трубы пылилось облако уходящих войск противника, и сверкали чистым золотом вожделенные купола Москвы.
Позади были долгие дороги сражений, и теперь под ногами сияла вершина славы.
В начале восьмидесятых двадцатого столетия мы воткнули лопаты на Поклонной Горе, спустились с нее и живем теперь по-разному. А тогда вся компания свалила вниз на проспект Калинина и пошла в известный тогда кабак попить натурального чешского пива, потому что у меня брат там работал очень важным человеком. Пивка попить в те времена было не так просто. Завозилось оно в магазины трижды в неделю и раскупалось в одночасье. Сорт предлагался один – Жигулевское, и разбиралось моментально. Когда был брошен клич: кончай фуфло, пошли по пиву, решение масс стало однозначным. Молодежь пошла под гору.
Комиссар на нас всех бумагу отправил по месту работы. Ругали крепко, но каждый отстаивал свои позиции исторической справедливости с точки зрения измов данного времени. Поскольку прицел пулемета был не особо заточен на сельскохозяйственные нужды, решили оставить пробный посев без надлежащих удобрений. За всеми дебатами прошло время. Поднялось закрытое забрало социализма, и все увидели его открытое лицо. Парк победы без нас расчистили, и вместо горы одно название осталось. Только лопаты наши, одним ударом вкопанные, по сей день там стоят. Хотите, проверьте.
Только техника во главе с комиссарами победу одержали. Ландшафт ровным сделали, чтобы никакому Наполеону на этой горе сидеть неповадно было. Хорошо бы тогда и Кавказ сравнять.
Поднимаюсь по ступенечкам Бабушкиного дома, что стоял на Новоселенской улице близь Крестьянской заставы. Думаю о том, что здесь родилась мама моя, и дядьки мои на свет появились, плечи мои в ширину раздвигались, а ноги уверенно топали по асфальту, и ладони бежали трещоткой по выцветшему забору. Я осознал себя в этом мире, к которому принадлежу, и никогда с ним не расстанусь. В ушах скрипят раскаченные перила, и ноги бегут по истертому камню ступеней. Каблучки мамы цокают наверх, и голос деда, которого я ни разу не слышал, произносит:
– Что-то ты, дока, задержалась сегодня?
– Пап, меня провожали, не стоит беспокоиться.
– Ладно, уж, вот сама повзрослеешь, тогда поймешь.
Все быстро повзрослели, начиная с 22-го июня 1941-го года. После войны в свои 49 дед умер, не дожив до моего рождения десять лет, а другого деда похоронили через год после моего появления на свет.
Оба поступили неправильно и лишили Дедства ребенка, который говорил:
– У меня бабок до фига, а деда ни одного.
Когда по дырам из небес
Прольется ливень мимоходно,
Ударят с градом или без
По стеклам, крышам, как угодно.
Когда напенится река,
От судороги ногти побелеют,
А ветер гонит облака,