Киану вместе с Бэру пришёл в Синюю Цитадель. Они вместе из десятилетних детей, нелюбимых детей, отвергнутых собственными отцами, задёрганных, боящихся взрослых, мира и собственной тени, постепенно вырастали в синих стражей, обретали силу воинов и духовную любовь, не знающую страха. Их дружбе не помешала избранность Бэру; когда Бэру стал Наимудрейшим, а Киану — Наставником юных бойцов, их связь не ослабла, а продолжила углубляться.
Теперь чёлка Киану стала белой, и ямочки на щеках превратились в морщины, и его движения уже не были столь стремительны, как когда-то — да и Бэру не украсило время, но дети и подростки из воспитанников Киану наблюдали за их спаррингом восхищённо. Боевого опыта Наимудрейшего и Наставника вполне хватало на то, чтобы заменить гибкость и скорость юности — а приёмы боя, которыми старые драконы непринуждённо пользовались, и не снились молодёжи.
Их бою помешал посыльный. Он, правда, тактично остановился рядом с детьми, на краю мощённой плитами площадки, в зарослях мальв и плетистых роз — но Бэру заметил его и закончил поединок. Он ждал вестей.
— Новости, брат? — спросил Киану, положив тренировочный меч и вытирая пот с лица.
Посыльный отдал почтительный поклон.
— Вернулись братья из Хундуна. С ними — северянин, о котором говорилось в… гхм… сообщениях Когу ад Норха.
— Очень интересно, — сказал Бэру, улыбаясь. — Посмотрим.
Сообщения — или, скажем, доносы Когу не могли быть лживы от начала и до конца. «Тот самый» — тот северянин-язычник, с которым Анну вступил — или, скажем, собирался вступить в преступную связь. Развратная тварь? Кшинасский шпион? Или?
Бэру мало общался с северянами — в бою синие стражи не брали пленных. Правда среди ангелов Цитадели были бойцы-полукровки, с более светлой, чем у лянчинцев, кожей, а Линсу — даже с такими же светлыми глазами, как у кшинассцев. Смелые, спокойные и надёжные, они, по наблюдениям Бэру, меньше полагались на эмоции, больше — на рассудок. Если эти качества они унаследовали от своих северных матерей, то дух этого народа, пожалуй, нравился Бэру. Но, с другой стороны, полукровки родились и воспитывались в Лянчине…
Интересно, интересно.
Бэру прошёл цветущим садом — любимым местом для молитв, настоящим храмом Творца со сводом из чистых небес, в котором совершенство творения было особенно заметно — и направился в свои покои. На террасе, увитой плетистыми розами, его дожидались бойцы, вернувшиеся с задания, а с ними был северянин.
«Творец мой оплот, — мелькнуло у Бэру в сознании, — да это же ребёнок!»
Ознакомившись с письмами Когу, Бэру представлял себе Ча лощёным придворным красавчиком, вроде Львят, постоянно ошивающихся во Дворце Прайда, разодетым, самодовольным, роскошным — а перед ним стоял худенький хрупкий юноша небольшого ростика, бледный, с заострённым усталым лицом, большими бесцветными глазами в длинных бесцветных же ресницах, с толстой растрёпанной косой цвета выгоревшего ковыля. Пустынный мышонок. Одетый в видавшую виды шёлковую рубашонку, узкие штаны и высокие сапоги. И на шее у него, на шнурке — поразительно не к месту — болталась парочка священных серебряных скорпионов, Стрелы Небесные.
Вот этот мальчик — роковой растлитель?!
— Ты вправду Ча? — спросил Бэру, уверяясь в том, что его бойцы не ошиблись.
Северянину с такой внешностью полагалось бы разрыдаться от ужаса и пасть к ногам Бэру — но он спокойно улыбнулся и отвесил условный языческий поклон.
— Я вправду Ча, Глубокоуважаемый Учитель Бэру, и ваше любезное приглашение к беседе — большая честь для меня, — сказал он по-лянчински, почти без ошибок, но слишком раздельно проговаривая слоги в длинных словах. — Я достаточно слышал о вас от людей, достойных доверия, чтобы исполниться восхищения ещё до нашей встречи.
Бэру выслушал эту смесь лести с легчайшей, едва ощутимой иронией или даже насмешкой, жалея, что ему не приходилось раньше разговаривать с северянами: он не понимал, черта ли это национального характера или личная особенность — вот так обратиться к чужому, врагу, да ещё и на его территории. Взглянул на Ча. Ни в его позе, ни в выражении лица, ни в тоне не ощущалось ни тени страха или скованности. Он вёл себя, как дома. Самообладание? Смелость? Глупость?
— Странный парень, — сказал, оценив взгляд своего Наимудрейшего, Динху, старший в группе бойцов, прибывших из Хундуна. — Когда пришёл в себя, он и перед нами извинился за причинённые неудобства. За то, что Хичлу в челюсть врезал. Сказал, что нам стоило его пригласить, и он пошёл бы. По нему вообще непонятно, серьёзно говорит или нет.