— Честному язычнику.
— Честному Юноше. Я перешёл последнюю черту, Учитель?
Бэру усмехнулся.
— Интересно. Ты, значит, намерен сражаться вместе с Анну за то, что вы считаете благом, а потом попытаешься сделать своего боевого товарища и брата рабыней, а его волков лишить нового Льва? Это при том, что вы, как утверждается, думаете о справедливой власти? Чьей? Вот запутанная языческая логика, которая всегда ставила в тупик правоверных!
Ча подошёл поближе, глядя на Бэру снизу вверх — и его взгляд показался Бэру чистым и прямым, как взгляд синих неофитов.
— Моя логика кажется вам запутанной, Учитель, потому что я не сообщаю исходных посылок, — сказал язычник. — Поединок за любовь в моей стране всегда происходит между равными… или почти равными противниками. Мы знаем друг друга на мечах, Учитель. Мы — в общем равные противники. Но Анну победит.
Бэру смахнул чёлку со лба.
— Если вы равны в бою, то почему ты так уверен в этом?
Ча откровенно улыбнулся, отчего его лицо сделалось совсем детским.
— Я решил.
— Жертва выше моего понимания.
Северянин вздохнул и заговорил снова.
— Мне жаль, Учитель. Я пытаюсь донести до вас мою любовь к вашей прекрасной стране, которую сейчас держат под ярмом, и к её бойцам, которых бросают умирать от боли и стыда, моё страстное желание всё изменить… и… вы старше, Учитель, я говорю вам, как старшему. Я хочу получить Анну — и я хочу, чтобы он был счастлив: умно ли любящему делать любимого несчастным? Я хочу, чтобы у нас были общие дети. Я хочу, чтобы у нас было право касаться друг друга без стыда. Вдобавок я осознаю, что желаю боевого командира и будущего Льва. Я вижу один-единственный способ всё это получить: я должен проиграть поединок — и я его, конечно, проиграю. Оступлюсь. Поскользнусь. Сделаю ошибку. Анну, в конце концов, физически сильнее и имеет боевой опыт, а я всего лишь придворный франтик с претензиями, как сказал однажды Брат моей Государыни…
Бэру смотрел на маленького северянина и поражался силе духа и силе страсти — мирской страсти, помноженной на жертвенную чистоту синих стражей. Это — не лянчинское, да. И если предположить, что это — кшинасское… Бэру смотрел на него и чувствовал странное сожаление, то, которому нет места в душе синего стража — тоску о немыслимом в подлунном мире человеческом идеале, парадоксальным образом воплотившемся в словах язычника.
— Анну возьмёт, а я отдам всё, что возможно, — продолжал Ча искренним тоном ребёнка на исповеди. — Он должен быть свободен. Ради себя, ради нас, ради Лянчина и ради мира. Ваши люди, Учитель, рассказали вам о наших боевых подругах, о сёстрах Анну? Так вот, лично я намерен сражаться ещё и за то, чтобы никто не смел унижать мать воинов. Мать производит дитя на свет, кормит его молоком, учит стоять на ногах и держать щепку, как потом он будет держать меч. На этом мир стоит, но если об этом попытаются говорить мужчины, трясущиеся за собственный статус в глазах женщины, люди, вроде воспитанных здешней давней тиранией, могут поднять их на смех.
— А к женщине прислушаются? — спросил Бэру, отмечая, как каменеет его собственное лицо.
— Прислушаются к послу, который выбрал роль подруги Льва. Сам. Добровольно. Я верю Анну, я верю, что он не предаст меня, как и я не могу предать его. Мы вернём в Лянчин любовь без страха и стыда, завещанную людям Творцом, Учитель. По-вашему, это достойно? — спросил Ча, заглядывая Наимудрейшему в глаза.
Бэру слушал, чувствуя незнакомую боль в душе. Как, по-моему, это достойно? О чём вообще говорит этот нелепый ребёнок — с бесплотным?! О плоти, о женщине, о родах, о младенцах… о том, что бойцы, священники и владыки вырастают из младенцев, а младенцы — плод женского тела. О том зле, обиходно называемом добром, которое сожгло наши души и наше детство. Вот что мудрый Когу имел против этого мальчика с чистыми глазами — он заставляет сомневаться! Своей болтовнёй мальчишка заставил усомниться в себе Синего Дракона! Это же больно, бездна адова! Больно сомневаться! Синие стражи не знают сомнений — и оттого непобедимы и неуязвимы, слово Завета заставляет замолчать могучих мужей — и вот маленький бледный мышонок…
Когу прав. И Лев Львов прав. Анну и Ча — нарушители всего, что только мыслимо нарушить. Упаси Творец, власть окажется в этих тонких пальчиках — всё Мироздание поползёт по швам… Анну — смутьян, которого не устраивает существующий порядок вещей, Анну со своими сомнениями и кодексом чести не ко двору в Прайде, а этот мальчик — кусок его души, оазис в пустыне жизни, колодец, священная вода для него. Его языческий фетиш — хоть и носит знаки правоверных.