— Северянка прижилась, надо же… Ну, язычники истину не знают, но бой понимают, это всем известно…
— На севере-то, небось, важная птица была… истинно Львица…
— Не закрываешь… доверяешь, значит? А раз доверяешь, значит, верно, в бою взял…
Ви-Э улыбается своей ослепительной театральной улыбкой, освещает народ сиянием невероятных зелёных очей, но я вижу, что это — игра, она ранена чужими бедами в самое сердце. И Элсу, на которого вытряхивают тот же ворох бед и невзгод, говорит: «Конечно, конечно… мы с братом для этого и… мы отправляемся домой, в Чангран, чтобы всё исправить…» А юный волк из свиты Хотуру, прибившийся к нашему отряду, мрачнеет, кусает губы — и выдаёт: «Львёнок, я вернусь, прости. Очень надо. Я скажу… там… дома. И тут… мы поправим тут… сразу».
А я вижу в доверчиво распахнутые ворота сады местных усадеб, цветы у домиков, насколько можно понять, глинобитных, совершенно игрушечных с виду, резные столбики с солнышками… и ещё я вижу женщин.
Я почему-то думал, что лянчинские женщины, как мусульманки, закрывают лица от всех мужчин, которые им не родственники. По обычаю или от избытка скромности. Я упустил из виду, что скромность, если она и есть в земном понимании, тут совсем другая — они же «бывшие мужчины». Ничего подобного, не от всех. От посторонних, от опасных. От Прайда?
Они сбрасывают покрывала с головы на плечи, как капюшоны, тропические красавицы с яркими очами, с нежным румянцем — и в их кудрях алые и синие ленты, а в ушах длинные серьги, тонко кованные из меди, с цветными стекляшками, и под чёрным покрывалом виднеются синие и вишнёвые рубахи с пёстрой вышивкой. И забитыми перепуганными зверушками, как рабыни Прайда, эти красавицы не выглядят. Совсем.
И когда немолодая матрона, гибкая, как девочка, бренча браслетами и ожерельем из фигурных медных пластинок в виде солнышек и птичек, забирает у нашей волчицы из рук абсолютно восхищённого волчицей ребёнка лет двух с половиной — вот тогда у меня в голове начинают появляться кое-какие проблески.
В богоспасаемом Лянчине существуют, как минимум, две малосмежных культуры: культура «мирных граждан», «обывателей» — и Прайд. И поскольку Прайд — хозяин положения и военная сила, его влияние распространяется на всё и всех… но «мирные граждане» стараются отгородиться покрывалами, платками и заборами, сохранить своё собственное от покушений и морали Прайда.
Мораль Прайда изначально была рассчитана на небольшое племя — кочевников, наверное, живших войной и боевым братством. Та большая страна, которую они объединили своими военными успехами, может существовать по законам Прайда, только воспитав в своих гражданах правильное двоемыслие.
Что я и наблюдаю.
Мы покидаем деревню, когда солнце переваливает за полдень.
Нас не хотят отпускать. Анну обещает и ещё раз обещает вернуться. Ви-Э сидит на корточках и кормит малышей орехами и сушёными плодами т-чень; Эткуру поднимает её почти насильно — ей тоже не хочется уезжать. Деревенские женщины гладят её руки и называют красавицей — Ви-Э улыбается и помалкивает: на лянчинском языке она говорит с уморительным, изрядно утрированным акцентом — ей в девичестве, или, вернее, «в мальчишестве» пришлось слишком часто играть в какой-то комедии сына купца, вернувшегося с юга.
Ар-Нель — герой дня. Он так нравится лянчинцам, что я почти верю: нам удастся избежать кровопролития, мы с помощью Ар-Неля, Анну, Элсу и Небес решим всё, что возможно, словами. Просто невозможно в это не верить — Ар-Нель, как северный гадальщик, сравнивает ладони мальчишек, живущих по соседству, цепляет скорпионов-оберег к воротнику, расспрашивает взрослых о видах на урожай, гладит подсунутого под руку котёнка и сам мурлычет… Милый-дорогой Ча — восторг, дипломат милостью Божьей.
Но мы всё же уезжаем, и Анну хмурится, а у Ар-Неля настороженное, закрытое лицо. Братья Львята тихи и печальны. Наши девочки тоже помалкивают, их лица становятся задумчивыми, как только мы выезжаем за околицу.
Меня это удивляет.
— Ча, — окликаю я. — Тебя что-то огорчает?
Ар-Нель пожимает плечами, крутит в пальцах серебряные фигурки в шёлковой петле на воротнике.
— Не то, чтобы, — отзывается он. — Видишь ли, дорогой Ник, я примерно этого и ожидал. Поэтому не огорчён и не смущён, но моё сердце полно сожалением.
— Твоё тоже? — спрашивает Анну очень тихо. — Ты, Ар-Нель, ты почти радуешь меня.
Ар-Нель грустно улыбается.
— Обидно будет отправиться в Обитель Цветов и Молний, не испытав судьбу по-настоящему, — говорит он. — Но ты ведь понимаешь, кому будет посвящён мой последний вздох, если мне суждено проститься с миром живых, не успев состариться?