Шайки вооруженных хозяйничают в стране, горит кровавая борьба партий, но трудовая масса продолжает работать, как работала века, и ждет момента, чтобы сказать свое слово! В Китае такой запас сил, которого не найти нигде в мире!
Что же можем мы ждать от нации столь трудолюбивой, сильной, стойкой, добросовестной, от нации, политическая активность которой проявляется в жизни невероятного количества тайных и иных обществ, от нации столь жизненной, что она никогда не перестает кипеть?
Очевидно, всего! И я жду от Китая великих и сказочных дел, я пророчу ему великое и светлое будущее.
В наше время, когда мы на Западе столь по-детски занимаемся болтовней и конференциями, питаемся нашей ненавистью и готовы грызться из-за всего, нетрудно предположить, что будет день, и народ более многочисленный, более трудовой и более мудрый, несмотря на обманчивую внешность, внезапно станет с нами рядом, а может быть, и перерастет нас!
И, если пришествие этого народа обещает мир, основанный на всеобщем труде и справедливости, то, что касается меня, я не стану жалеть, если этим народом будут китайцы.
IV Китайцы в их собственном изображении
Я расскажу вам теперь о Китае, каким он был за три или четыре тысячи лет. Можно было бы с полным правом назвать его новым, если не современным: мы знаем Китай неизмеримо большей древности!.. Кроме того, Китай страна, которая почти не меняется.
Редьярд Киплинг сказал: — «За спиной Китая столько тысячелетий и худо или хорошо, но он столько флиртовал, что было бы легкомыслием надеяться, что когда-нибудь он приобретет иные привычки».
Мне бы очень хотелось показать «Центральную нацию» такою, каковой она была всегда и какою осталась и теперь… Попробую заставить господ китайцев нарисовать свой собственный портрет.
Достаточно будет нескольких книг, при условии тщательного подбора и подлинно китайского происхождения… О!.. Конечно, это будут древние книги.
Мне представляется затруднительным вообще говорить здраво и справедливо о вещах малоисследованных; нетрудно догадаться, насколько это сложная и трудная задача, когда дело идет о народе, мозг которого, как говорит шутя Лоти, по-видимому, работает в обратную сторону по сравнению с нашим.
Было бы тщетным и рискованным предприятием пытаться изучить в кратком обзоре современную китайскую литературу. Поэтому я предпочитаю обратиться к отдаленным временам и говорить почти исключительно о самых древних китайских текстах, какие находятся в нашем распоряжении. Я полагаю, что таким образом мне удастся ярче и полнее показать, как сформировался настоящий Китай и каковы настоящие китайцы…
Я подчеркиваю слово «настоящий», то есть не Китай ширм, опереток и водевилей, но другой, — подлинный, серьезный, государство с 400 миллионами жителей, работающими больше, чем мы, лучше, чем мы, с большей настойчивостью и напряжением… Короче, Китай, один в мире, насчитывающий шесть тысяч лет достоверной истории! И несмотря на свою старость, не обессилевший нисколько, живущий жизнью более кипучей, более живой и активной, чем любая другая нация, будь она старая или молодая.
Но раньше, чем погрузиться в китайскую литературу, менее всего желая быть педантом, я все же принужден коснуться, хотя бы поверхностно, китайской грамматики и филологии. Да-с! Этот язык совершенно отличен от всех наших европейских, американских, африканских и даже азиатских! Действительно, у нас — у «варваров»! — каждое слово произносится с помощью нескольких следующих друг за другом звуков, называемых слогами; слоги состоят из букв и т. д.
У китайцев же, как когда-то у египтян, нет ни азбуки, ни гласных, ни согласных, ни слогов; каждое китайское слово, подобно египетским, пишется или, вернее, рисуется с помощью одного знака, одного иероглифа, если вы предпочитаете. Когда слово начертано, его произносят с помощью односложного созвучия.
Обратите внимание! Здесь имеет место нечто диаметрально противоположное нашему представлению о языке, то есть образованию понятий и их передаче словами. Китаец идет от начертания к мысли, и произношение для него не более, как аксессуар. Мы исходим из произнесенного слова, и наше письмо не имеет иного значения, кроме обозначения произнесенных звуков. Когда мы пишем, мы изображаем звуки нашего голоса, даем смутное изображение наших чувств. А когда пишет китаец, то он срисовывает свою мысль прямо с натуры. Он наносит, — не пером, а кисточкой, — рисунок, долженствующий изобразить, разумеется систематически и стилизованно, то, что он желает выразить.
Этот рисунок и есть то, что китайцы называют буквой и что египтяне называли иероглифом. Иначе сказать, всякая человеческая мысль представлена одним знаком.