Вы барвинки
гурьбой
говорящие прохожему о том чего нет
* * *
Ясность
Тень заключенная в свете
похожа на синий дым
* * *
Что мне до начала мира
Сейчас его листья шумят
сейчас он это огромное древо
чьей изнуренной коры я касаюсь
И свет в его кроне
блестит слезами
* * *
Принять невозможно
понять невозможно
невозможно хотеть ни понять ни принять
Так себе и бредешь
как посыльный разносчик
от рассвета к рассвету
НАПУТСТВИЕ
Птица выпорхнувшая из кузни
В послеполуденной пыли
в запахе навоза
в освещении здешних мест
Если тебе удалось
заметить это не понимая
перед тем как покинуть селенье
Разве не было это
совсем бессмертным?
* * *
Мир, родившийся из разрыва
явившийся, чтобы обратиться в дым!
И все же: зажженная лампа
над нескончаемым чтеньем
* * *
Это почти невидимое движенье
в густом тумане
как если бы там
низко проносились птицы
________________
Из книги «В СВЕТЕ ЗИМЫ»
(1977)
Птицы, цветы, плоды — да, я призывал их я их
видел, показывал всем, говорил:
«воплощенная хрупкость — и дивная сила»,
говорить-то легко! о, как просто — подбрасывать в воздух
оболочки пустые, забывшие тяжесть вещей!
Илии колесницу из зерен, зарниц и созвездий
так хотелось построить, хотелось одеться
в светлый воздух — как птицы небесные или святые…
О знамения легкие, шалаш из туманов и искр,
юность… но вот
со скрежетом двери закрылись —
одна за другою.
Но, всему вопреки, я еще говорю
не прибоем крови, не легким крылом несомый,
без восторгов, волшбы
всеми богами, чародеями всеми забытый
с давних пор посмешище нимф
прочь бегут, как увидят — даже у ласковых речек
даже на ранней заре,
но я говорю, с упрямством
школьника, что, склонившись над партой
свое вырезает имя,
твержу упорно, хоть больше не знаю слов,
и скорей всего ошибаюсь —
ибо истинный путь — он прям, как стрела любви,
летящая к цели — на закате пылающей розе,
я же иду, опираясь на темную трость
запинаюсь, топчусь, — и топчу
травку чахлую, что на обочине сеял
свет — для путника с сердцем бесстрашным,
не таким, как мое…
* * *
Да, да, да, я видел смерть за работой
да и что там смерть — просто видел время
близко, рядом со мной и во мне самом — и уже насмотрелся.
все, довольно! Каждый мог бы немало сказать о страданье…
Но на свете еще кое-что его ножу неподвластно
Или рана затянется тут же — как барки след за кормою…
* * *
Пусть и дальше летят в меня эти каменья
времени, истребившие фей и богов я
быть может пойму остается ли что после их уходов,
падений…
А вдруг оно видимо глазу, как этот
промежуток в нашем саду, между липой и лавром,
или лицом ощутимо, как ветер холодный,
когда просто идешь по делам
или если взял и рискнул
показаться наружу…
интересная мысль, но какая на свете мысль
залатает разрывы телесной ткани?
* * *
Человек стареющий полон видений
твердых словно железо — из разных дней своей жизни.
не ждите, что будет он петь в ошейнике этом с шипами.
Когда-то уста его светом лучились, а ныне
он резонерствует или молчит.
Да, поговорим о радости или о боли
или докажем — почти без труда
тщету бытия. Порассуждаем
как я вот сейчас, в комнате этой,
не ставшей пока еще грудой руин, зашевелю губами
не сшитыми нитью суровою смерти —
пока что.
Но кажется мне, что подобные речи —
пусть они кратки или пространны
нетерпимы, темны и словно бы слепы,
не касаются цели своей — и вообще никакой, а кружат
и кружат бесконечно, опустошаясь все больше,
а в это время вдали — или близко совсем
то, что ищем мы тщетно, — обитает и дышит.