Тогда задача слов — открыть, явить
невыразимое, над чем они не властны
свою непостижимую изнанку?
И снова я блуждаю в них и снова
они мне застят мир, и я не в силах
справляться с ними, между тем опять
я вижу в недоступном отдаленье,
как ключ блестит в траве, недостижимый,
к закату день, и угасает свет
усталых глаз…
* * *
Огради меня, черный хрусталь прохлады, простор
черный. Так легко колеблются листья,
словно мысли спящих детей. Я вхожу
в расстоянья прозрачные — слыша, как время
идет через сад, как течет от одной
дальней крыши — к другой
и, все выше и выше, взлетает — от созвездья
к созвездью; это движется ночь.
Я немного пройдусь, перед тем, как подняться к себе,
что там ждет — нежность или бесстрастье подруги,
ласки прислужниц из снов? старческий лик исступленный?
Свет дневной, удаляясь
— словно покров —
виден только на миг — опадает вокруг
дивных ног обнаженных —
женщина из хрусталя
и эбена, стройная, в черных шелках — явилась.
Сияя, из глаз ее смотрят в меня, может быть,
звезды угасшие, взоры тех, кто давно среди мертвых.
Свет исчез, но затем мне открылось
пока время течет, и пока я ступаю
по саду, за временем вслед, —
иное совсем —
не красота, за которой мы вечно в погоне,
нездешнего бала царица, куда нас никто не позвал,
где золотые аграфы ни на одном не сверкнут наряде —
совсем иное — но сокровеннее, ближе…
Тени недвижны, кусты трепещут едва, и краски
тоже они смежили. Теперь темнота
землю омыла.
Исполинская дверь
многоцветного дня развернулась
на невидимых петлях, и в ночь я вошел,
вышел я, наконец, и иду, и время проходит,
эта дверь вслед за мной исчезает…
Темнота — уже не стена
в пятнах сажи сгоревшего дня,
я ее одолел, этот воздух и чист и безмолвен,
и иду я вперед посреди неподвижной листвы,
наконец-то могу сделать эти шаги; стал я легок,
как воздушная тень,
времени блещет игла вверх и вниз по черному шелку,
но в руках у меня больше нет портняжного метра, а только
прохлада, темная свежесть,
аромат ее легкий, уже предрассветный.
(Так недолго длилась — эта прогулка по саду,
но волшебней была, чем встреча с магом иль богом.)
* * *
Незнакомка в слова кои проскользнула
в кружевной вуали, сквозь нее мерцают
две жемчужины — или множества — слезы, глаза?
Вышла должно быть она из обители снов,
платьем меня по пути задела
иль этот шелковый шелест — ее косы и плоть?
и вот я за нею иду, потому что бессилен
и немолод уже — так преследуют воспоминанье;
не догнать никогда — как и всех остальных,
кого ждем у ворот — или у входа в каморку,
день, вернувшийся рано, их запирает на ключ.
Я знаю, что не должен был впускать
ее я в душу; но ужель нельзя
немного дать ей места — пусть войдет
та безымянная, чей аромат мы пьем
дыханье сладостное, еле слышный шепот —
и удалится пусть — недостижима
навеки, вдоль аллеи, где горят —
бумажные фонарики акаций…
Позвольте мне позволить ей уйти, взглянув последний раз,
ее покину, но не заметит ничего она,
потом взойду по ступеням усталым
и, лампу засветив, начну писать,
когда б я смог! — точней и обнаженней.
* * *
Облака ноября, темные птичьи стаи, вы за собою влечете
и роняете на вершины гор понемногу
белые перья ваших подкрылий,
зеркала пустынных дорог, канавы и рвы,
все заметней, просторней земля — могила
и колыбель травы,
их тайная связь,
возможно ль, что мы однажды
перестанем ее ощущать?