Это была бесконечная процессия влюбленных, двигавшаяся под жарким звездным небом. Появлялись все новые и новые пары. Они ехали и ехали, раскинувшись в экипажах, безмолвно прижавшись друг к другу, как в бреду, охваченные любовным волнением, трепетно ожидая близких объятий. В душной мгле, казалось, порхали и реяли поцелуи. Нежная истома пронизывала воздух и теснила грудь. Волны знойной страсти исходили от этих обнявшихся пар, от этих людей, опьяненных одним и тем же желанием, одной и той же мыслью. Все эти экипажи, таившие столько неги, как будто оставляли на своем пути тонкий и волнующий аромат.
Наконец Лера, немного устав от ходьбы, сел на скамью и продолжал смотреть на эту вереницу фиакров с истомленными любовью парами. И почти сразу же к нему подошла женщина и села рядом.
- Здравствуй, дружок! - сказала она. Он не ответил. Она продолжала.
-Давай, я приласкаю тебя, дорогой; я очень мила, вот увидишь!
Он произнес:
- Вы обознались, сударыня.
Она взяла его под руку.
- Ну полно, не дури, послушай...
Он встал и отошел, сердце его сжалось. Но не сделал он и ста шагов, как к нему обратилась другая женщина:
- Не хотите ли посидеть со мной минутку, красавчик?
Он спросил ее:
- Зачем вы занимаетесь этим ремеслом?
Она встала перед ним и ответила изменившимся, хриплым и злым голосом:
- Черт возьми, конечно, не для своего удовольствия!
Он мягко настаивал:
- Тогда что же вас заставляет?
Она проворчала:
- Жить-то ведь нужно, вот какая штука!
И отошла, напевая.
Лера стало не по себе. Проходили другие женщины, звали, приглашали его.
Казалось, что-то мрачное, невыразимо печальное нависло над его головой.
Он снова сел на скамью. Перед ним по-прежнему мелькали экипажи.
"Лучше бы я не приходил сюда, - подумал он, - не знаю почему, но я совсем расстроился".
И он стал думать об этой любви, продажной или искренней, о всех этих поцелуях, купленых или страстных, которые он видел перед собой, как в калейдоскопе.
Любовь! Он совсем не знал ее. В жизни у него были две или три женщины - случайные, неожиданные встречи, - ведь при своих скудных средствах он не мог позволить себе никаких излишеств. И он думал о прожитой жизни, такой непохожей на жизнь остальных людей, такой мрачной, унылой, серой и пустой.
Есть люди, которым в самом деле не везет. И вдруг словно плотная завеса разорвалась перед ним: он увидел все убожество, все беспросветное убожество своей жизни, убожество прошлого, убожество настоящего, убожество будущего, годы старости, так похожие на годы юности, и понял, что ничего нет впереди, ничего позади, ничего вокруг, ничего в сердце, ничего нигде.
Экипажи все проезжали мимо. Перед ним по-прежнему появлялись и исчезали в открытых фиакрах безмолвно обнявшиеся пары. Ему казалось, что все человечество проносится мимо, опьяненное радостью, наслаждением, счастьем. А он один смотрел на это, совсем, совсем один. И завтра он тоже будет одинок, будет одинок всегда, одинок, как никто на свете.
Он встал, сделал несколько шагов и вдруг почувствовал усталость, как будто только что прошел пешком долгий путь; он сел на следующую скамью Чего он ждал? На что надеялся? У него ничего не было впереди. Он подумал о том, как отрадно было бы в старости, вернувшись домой, увидеть лепечущих детишек. Хорошо стариться, когда ты окружен существами, обязанными тебе жизнью, которые тебя любят, ласкают, говорят тебе наивные и нежные словечки, согревающие сердце и утешающие во всех невзгодах.
Он вспомнил о своей пустой комнате, такой чистенькой и печальной, куда никогда никто не входил, кроме него, и отчаяние охватило его душу. Эта комнатка показалась ему еще более жалкой, чем его тесная контора.
Никто туда не приходил, никто в ней никогда не разговаривал. Она была мрачной, безмолвной, в ней не раздавались звуки человеческого голоса. Стены как будто воспринимают нечто от тех людей, которые в них живут, что-то от их походки, лица, речей. Дома, населенные счастливыми семьями, веселее, чем дома несчастных людей. Комната его была лишена воспоминаний, так же как и его жизнь. Мысль вернуться туда одному, лечь в постель, вновь проделать все то, что он делал каждый вечер, привела его в ужас. И как бы для того, чтобы уйти подальше от этого мрачного жилища, отдалить минуту возвращения домой, он встал и по первой попавшейся аллее углубился в чащу и сел на траву. Вокруг себя, над собой, повсюду он слышал неясный шум, беспредельный и непрерывный, состоявший из бесчисленных и разнообразных звуков, глухой, близкий и далекий шум, смутный и мощный трепет жизни, дыхание Парижа, биение пульса этого гиганта.
***
Солнце поднялось уже высоко и заливало Булонский лес потоками света. Появилось несколько экипажей; весело проскакали всадники.
По пустынной аллее медленно проходила пара. Вдруг молодая женщина, подняв глаза, заметила в ветвях что-то темное, удивленная, встревоженная, она подняла руку.
- Посмотрите., что это?
И, вскрикнув, без чувств упала на руки спутника, которому пришлось положить ее на землю.
Вскоре позвали сторожей, и они вынули из петли старика, повесившегося на своих подтяжках.
Было установлено, что он умер еще накануне вечером. Из документов, найденных при нем, выяснилось, что он служил бухгалтером в торговом доме Лабюз и К+ и что фамилия его Лера.
Смерть приписали самоубийству, причины которого так и остались невыясненными. Не было ли здесь внезапного приступа помешательства?