Я все выдержу, думала Кира, быстро и осторожно возвращаясь через пустой коридор. Выдержу, потому что — а куда мне деваться. Выход для Мичи обернулся полным тупиком для нее, но эта мысль маячила в отдалении, не приближаясь пока что. Только небольшие вспышки освещали отдельные, казалось бы, не самые важные вещи, удерживая их в голове Киры. Нельзя пить или замутить чем-то голову, чтоб пережить все это. «Для памяти» вдруг сказал Миша. Почему-то. Для памяти. А еще это постоянное — королева. Разве она так хотела, разве хочет? И теперь все повторяют, будто мстят Кире за нежеланный титул. Да она никогда и не мечтала, даже в детстве, не играла с картонными коронами, не рисовала красавиц на вычурных тронах.
В спальне стоял черно-белый полумрак и у Киры закололо сердце. Такой же, как с Мичи, когда она бежала в ванную или в туалет, ночью, различая спросонья плоскости полировки, пухлые бока подушек и диванных спинок, вертикальные линии торшеров, ваз, стеблей в них. Свет падал из коридора, а еще — из ночи, подсвеченный мягкой лазурью нижней воды. И предметы в нем менялись, становясь незнакомыми. Они и были незнакомы, но в этом ночном свете с них чехлами сползало даже то, чуть привычное, дневное.
— Мне казалось, они на меня смотрят.
Голос Киры повис в полумраке, стих. И женщина, сидящая в кресле, вздрогнула от прикосновения. Рядом с ее коленями прошла тонкая фигура девочки, шевельнув теплый воздух. Встала в проеме балконной двери, берясь рукой за уехавшее в стену стекло и осторожно заглядывая вниз.
Кира знала, кого она видит там. Маленькая Кира смотрела, а взрослая Кира вспомнила, и увиденное, и свои тогдашние мысли, но теперь на них накладывались новые воспоминания, пересыпаясь, как стеклышки в калейдоскопе, создавая узор. Или — укладываясь в пустоты кусочками мозаики?
«Если мне станет совсем-совсем ужасно», думала Кира, стоя на границе спальни, полной кошмара, и ночи, полной томного летнего тепла, «совсем плохо… я, наверное, смогу…»
Ей так хотелось утешить себя этой мыслью. Она глянула вниз, ступая босой ногой на прохладный кафель.
Оба были там. Жорик плавал, вскидывая над нежной водой мощное молодое тело, молча, без возгласов и фырканья. Вовчик полулежал в шезлонге, в брюках и в наброшенной рубахе. Крутил в руках маленький радиоприемник, прикладывая к уху. Киру увидел тут же. Осклабясь, помахал рукой, хлопнул себя по животу, напоминая.
Кира отвернулась и ушла в темноту, откуда на нее смотрели блики и плоскости. Снова прошла мимо сидящей Киры и села на край широкой постели. Легла, ища простыню — укрыться. Но храпящий Миша подмял ее под себя, и Кира свернулась клубком — темная на смутно-белом.
«Тогда я подумала — о маме»…
Этого было нельзя: кинуться вниз, в попытке расшибиться о каменный пол рядом с голубой водой. Или прыгнуть в нее, и попробовать утонуть. Нельзя. Из-за мамы. А еще из-за отца, хотя он уже не появлялся почти.
И новые воспоминания взрослой Киры встали рядом с этими. Прекрасная Катя, у которой уже все хорошо, она прошла через собственную смерть, такая еще более прекрасная, такая безмятежная, почти уже не человек, новое существо с новыми целями и радостями. А на берегу остался ее отец, и именно ему, любящему неправильно, с ошибками, не дано было покоя так долго, в жизни, которую ему пришлось дожить, и после нее. Пока не появилась Кира, влезла в чужие жизни и смерти, желая помирить и улучшить. Чужую беду руками развести, ехидно шепнул тихий голосок в голове, но заткнулся под суровым взглядом Киры. Да, влезла. Хотела. Уж такая я. Такие мои грабли. Но до того показано было мне — почему нельзя кинуться в смерть. Чтобы, вспоминая, я не упрекала маленькую себя за неоправданное долготерпение. За подчинение и послушание. Там, где, казалось бы, есть простой выход для непокоренной, и глядишь, легенду сложат…
Я и не собиралась себя упрекать, строптиво возразила сама себе Кира, а в голове быстро пролистывались события ее жизни, которые она могла отменить, прыжком на бетонный пол. Мама с цветами на выпускном. Поездка к отцу, и какой замшевый нос был у низенького оленя. Горячие ночи с Сашкой и совсем маленькая Светильда, орет басом, сжимая кулачки, а Кира сердито смеется, стесняясь своих слез над ней.
Не собиралась!
Ой ли? Снова съехидничал голосок, развертывая воспоминания дальше.
Потому что на третий, или на четвертый день пришло наслаждение. То самое, обещанное Мичи и уже испытанное с ним, но сильнее. Во много раз сильнее.