— Кира! — закричала девочка в шуме, который усиливали черные деревья, беспорядочно размахавшись ветками, — я не могу, ну!
— Ага, — Кира метнулась, пробежав мимо стоящего с растопыренными руками Мичи, подхватила из рук девочки тугие поводки, вцепилась, с яростным наслаждением ощущая, как натянуты сверкающие цепки, удерживающие — левая — огромную ящерицу с большой башкой, по спине и согнутым лапам бегут золотые и бронзовые блики, правая — черную угловатую махину, громоздко вздымающую из воды великанские бока.
— Ну, — сказала через стиснутые зубы, поворачивая яростное лицо, сама с трудом удерживая цепи, — выбирай, гад. Свет-лый? Или… черный тебе?
Мичи пригнулся, ныряя под натянутую цепь в угол балкона. Затерялся в мелькании бликов и грохоте близкой грозы, мигающей молниями почти без перерыва.
Маленькая Кира, заплакав, прижалась, обнимая Киру под вытянутыми руками. А та, опуская лицо, чтоб коснуться подбородком коротких волос, испуганно боролась с силой, на дальних концах цепей.
А если не удержу? Эх, королева Кира…
И тут из комнаты зазвонил телефон. Замурлыкал настойчиво, будто вокруг ничего не происходит, и он — самое главное сейчас. И, по мере выпевания песенки, все вокруг успокаивалось, прислушиваясь. Вихрь пролетел, тяжкая туча ползла за ним, открывая звезды, уходили к горам сверкание молний и грохочущий гром.
— Сидеть, — сказала Кира дрожащим голосом тому, что рвало из рук цепки, и разозлившись, прикрикнула в темноту, — я кому сказала? Сидеть!
Прислушалась, нетерпеливо переступая босыми ногами. Было очень важно сейчас, к телефону. Почему-то. Вдруг что-то с мамой. Или Светильда. А вдруг Илья?
— Я подержу, — маленькая рука перехватила цепь, Кира осторожно передала вторую.
Вбежав в комнату, схватила мобильный, с недоумением и досадой читая цифры чужого номера.
— Алло? Кто это?
Из комнаты она видела, девочка говорит что-то, обращаясь к мигающей зарницами ночи. Постояв и слушая неслышимые ответы, кивнула, подняла руки, раскрывая ладони. Пустые. Повернулась. И когда в трубке раздался голос, Кира мучительно раздвоилась, похолодев — за спиной маленькой Киры возникла мужская фигура, почти прозрачная, бледная, но ясно видимая.
— Кира? Вот черт, а я еле номер твой вспомнил, но видишь, вспомнил.
— Илья? Это ты? Ты можешь потом? Попозже? У меня тут. Ты вообще где?
— Не могу попозже, — мрачно и одновременно бодро отозвался Илья, — я тут, ну, это. В больнице я. С ногой.
— С чьей ногой?
Кира, не отрывая телефона от уха, пошла снова на балкон, пристально глядя на две фигуры за просторным стеклом.
И тут Кира, стоящая перед Мичи, покачала головой.
— Иди. Я справлюсь.
— С ума сошла? Я не тебе. Что с ногой там? Илья? Кира!
Но девочка улыбнулась, упрямо встряхивая головой. Лицо ее тоже стало упрямым. И повзрослевшим. Подойдя, она взяла мобильник, прикрывая динамик, сказала растерянной Кире:
— Это важно. Это — сейчас. А я все сделаю. Уже. Ты вспомнишь. На.
Две фигуры бледнели, размываясь на фоне ночи. Снизу слышались все еще возбужденные голоса. Смеялись, подшучивая над Колькой. Драконов он увидел. Вечно выдумает.
— Илья?
Кира медленно обходила номер, ища в нем приметы из прошлого и не находя их.
— Я на тренировке ка-ак прыгнул. Коленка хрустнула. Ну и. Скорая забрала.
— Когда?
— Как это когда? — удивился Илья, — сегодня, конечно.
— Да. Сегодня. Конечно.
Она села, напротив зеркала, оттуда на нее смотрела женщина с расписанным лицом и длинными пепельными волосами по голым плечам. Казалось, столько времени прошло. А всего-то.
— А телефон украли. Или выпал. В кармане ж дырка. Пока сидел там, в приемном. Кира, я тебя люблю. И вообще тут херово совсем. Шесть мужиков, запердели всю палату. Духан такой. Я с коридора звоню. Это медсестры мобила. Дежурной. Ужасно без тебя паршиво. Ты когда придешь?
— Утром, — она поискала глазами часы на стенах, — утром, да? Больно?
— Я в гипсе. И костыль. Я один уже сломал, — похвастался Илья, — мне дали другой, крепкий. Обматерили, конечно. Ты там плачешь, что ли?
— Ужасно тебя жалко.
Кира увидела его, большого, с бородой по молодому совсем лицу, нога в гипсе. И чужой мобильник.
— Медсестра? Что еще за медсестра?
— Ага, ревнуешь, — обрадовался голос Ильи, — она меня поссать водила. Пописять, то есть. Но ты не ревнуй, она старая уже кошелка, лет тридцать. Пять. Ты там чего, ты ржешь там, что ли?
— Не смей ее называть. Кошелкой. Она тебя там нянчит. А ты.