— Лет сколько? — мужчина отвел взгляд, сморщился, будто наступил на грязное, липкое, взял из сумки, что стояла на полу, папку, раскрыл, листая бумаги.
— Шестнадцать.
Кире ужасно хотелось заплакать, но она поняла, как только, так заорет, начнет биться башкой. А еще Миша. Он так и лежал, оказывается. Выпирал из-под халата кусок белой задницы, ноги скрестились в щиколотках, показывая белые ступни, испачканные красным. Кровь, испуганно поняла Кира, целая лужа крови. Он там в ней. Ее передернуло, и сглатывая, она прижала ко рту скомканный край простыни.
Мужчина быстро глянул на оголившееся плечо, на грудь, снова скривился, становясь старым и совсем некрасивым. Крикнул громко, обращая лицо в сторону лестницы:
— Спущусь щас. Там жди, Петро.
Петро в ответ раздраженно заорал, перечисляя какие-то имена с фамилиями и сокрушаясь, что все еще едут.
— Одежа есть? Этого знаешь? — кивнул на бесформенную тушу.
— Нет, — сказала Кира, перевела дух и поправилась, — Миша. Петрович. Не знаю больше. В шкафу. Закрытая.
— Василий Викторыч! — снова крикнули снизу, — давай уже. Снизу ж начнем.
Василий Викторыч встал, очень быстро для своей грузной фигуры, вытаскивая из кармана серых брюк нож, щелкнул лезвием. Закрывая от Киры отражение, поковырял между створок.
— Что тут твое. Вот, на полке? — поворошив, вытащил из пустого шкафа сумку и одежки, кинул их на кровать, — бегом одевайся.
Кира дрожащими руками натягивала трусики, потом джинсы, с трудом влезла в рукава белой рубашки.
Василий Викторыч стоял к ней боком, листая свои бумаги. Прочитал, пока она сражалась с пуговицами:
— Дмитрий Казуев, по прозвищу Димон Мичиган, аферы с кредитами, мошенничество, скупка-продажа импортной техники. Знаешь такого?
— Нет, — тихо сказала Кира, падая внутри в пропасть.
— И хорошо, — внезапно удовлетворился собеседник, — пошли.
Мертвея, Кира пошла следом, протиснулась мимо неподвижного тела Миши, и свернула за спутником, к своему удивлению, направо, в коридор, а не к лестнице.
— Скорее давай, — недовольно поторопил ее мужчина, оглянувшись.
В самом конце коридора толкнул боковую дверь, переваливаясь, спустился по узкой захламленной лестнице, она вывела их на задний двор, тоже узенький — полоса асфальта и земли вдоль железного забора. Махнул рукой. Под свешенными сосновыми ветками, тонкими и пушистыми, торчали заляпанные известкой дощатые козлы.
— С той стороны спрыгнешь? Давай подсажу.
— Я сама, — Кира поставила ногу в скрещенные доски, влезла, сперва на коленки, повернулась, принимая свою протянутую сумку.
— Погоди. Поедешь куда?
— Домой. К маме.
— Денег-то есть? На билет?
Она кивнула, чувствуя, сейчас расплачется, глядя сверху в широкое некрасивое лицо.
— Хорошо. И чтоб больше не попадалась. Таким вот.
— Спасибо.
— Мотай давай. Тоже мне. Королева шантеклера.
Все так же брезгливо морщась, проследил, как она перелезла через забор и повиснув на вытянутых руках, спрыгнула, подворачивая ногу на брошенной вниз сумке.
Встала, вешая ее на плечо и оглядываясь на звонкое утро, расчерченное по невинной голубизне летнего неба пушистыми ветками сосен.
— Василий… Викторович… — у Киры, сидящей в креслице на ночном балконе, задергалась щека, по которой потекли слезы, — Вик-то-рыч… Я полдня, пока шла к поселку, покупала билет, пирожок там какой-то. Ждала автобуса, гуляя (ох слово какое неподходящее) по прибою, чтоб три часа до посадки… полдня думала, что он меня ненавидел. Брезговал. Если б не он. Рисковал ведь.
Сам не зная, он помог ей не только избежать разбирательства в милиции, протоколов, сообщения в школу и родителям, и, кто его знает, каких там еще неприятностей. Помог совершить то, что она решила сделать, медленно идя по нежной воде в закатанных джинсах.
Как только я вернусь на остановку, думала Кира, шлепая по воде, я забуду, все, что было, с самого первого дня. Потому что мне нужно еще позвонить. Домой. Я не хочу звонить, пока я помню. Сейчас оно еще тут. Но через два часа уже ничего не будет. Совсем-совсем ничего. Навсегда.
Этот мужчина с брезгливым лицом решил спасти меня, думала Кира через тридцать лет. И спас. Спасибо тебе, Василий Викторыч. Сейчас, если ты жив, тебе уже восемьдесят, или больше. Я не могу заставить маленькую Киру изменить свое решение, она идет по песку, окуная в летнюю воду ноги. И через пару часов вырежет все из памяти. Я вспомню тебя только через тридцать лет. Но — спасибо тебе. Может быть, это и правильно, я прожила достаточно, чтоб понимать, что может скрываться за неправильным выражением лица, так же, как за любовью, лаской и восхищением, написанных на прекрасном лице, бывает, прячутся мерзкие демоны. А еще мне просто жаль маленькую Киру, пусть она проживет эти годы, не мучаясь воспоминаниями. Тебе ведь тоже стало просто жалко глупую девочку, которая влипла в тяжелые неприятности. Ты не ждал от нее благодарности, и это был твой диалог с мирозданием. Короткий, может быть, единственный, кто знает, но он был!