— Валяй.
— Жена твоего клиента за границей, поэтому можно считать, что те, кто ей угрожал, до нее не доберутся. И теперь он полагает, что они займутся кем-то другим.
— Правильно.
— А какое ему до этого дело? Мне нравится этот торговец наркотиками, который чувствует свою ответственность перед обществом, вроде тех плантаторов в Орегоне, что выращивают марихуану и анонимно жертвуют огромные деньги «Защите Земли» и другим экосаботажникам. Если на то пошло, то, когда я был мальчишкой, мне нравился Робин Гуд. Только какое дело твоему клиенту, если эти подонки похитят еще чью-нибудь бабу? Они получат свой выкуп, и кто-то из его конкурентов останется в убытке, вот и все. Или у них ничего не выйдет, и им конец. Пока его жены нет под рукой...
— Господи, это же была абсолютно правдоподобная история, пока я не рассказал ее тебе.
— Ты уж меня прости.
— Его жена не за границей. Они ее похитили и убили.
— Он что, упирался? Не хотел платить выкуп?
— Он заплатил четыреста косых. Но они все равно ее убили. — Дэнни удивленно взглянул на меня. — Это только между нами, — добавил я. — О ее смерти никуда не заявляли, так что об этом никто не должен знать.
— Ясно. Ну, тогда его понять легче. Он хочет с ними поквитаться. Есть какие-нибудь предположения, кто они?
— Нет.
— Но ты считаешь, что они сделают это снова?
— Зачем бросать игру, когда тебе везет?
— Действительно, незачем.
Он налил себе еще водки. В обоих заведениях, где он регулярно бывает, ему приносят бутылку в ведерке со льдом, и он между делом пьет и пьет — просто так, словно воду. Не могу понять, куда все это девается и как с этим справляется его организм.
— Сколько этих подонков? — спросил он.
— Минимум трое.
— Четыреста косых на троих. Должно быть, они тоже любят ездить на такси, как ты думаешь?
— Мне это приходило в голову.
— Значит, если кто-то вздумает швыряться деньгами, это будет полезная информация.
— Возможно.
— А торговцы зельем, особенно те, что покрупнее, должны знать, что им грозит похищение. Они ведь могут с таким же успехом похитить и самого торговца, как ты думаешь? Ведь необязательно это должна быть женщина.
— Неуверен.
— Почему?
— По-моему, они получили удовольствие от этого убийства. По-моему, они просто наслаждались. Я думаю, они сначала ее употребили, потом пытали, а когда это им надоело, убили.
— На теле были следы пыток?
— Тело нашли в виде тридцати или сорока кусков, аккуратно завернутых в пластик. И это тоже не для всех. Я не собирался тебе об этом рассказывать.
— Откровенно говоря, лучше бы и не рассказывал. Мэттью, это у меня только воображение разыгралось или мир в самом деле становится все злее?
— По-моему, лучше он не становится.
— Не становится, верно? Помнишь парад планет, когда все они выстроились, как солдаты? Разве не говорили, что это должно предвещать наступление какой-то новой эпохи?
— Я ничего такого не жду.
— Ну, говорят ведь, что ночь темнее всего перед рассветом. Но я понимаю, что ты хотел сказать. Если убийство — только часть программы, если они любят насиловать и пытать, — тогда, конечно, им ни к чему какой-нибудь пузатый торговец наркотиками с никуда не годной жопой и висячим членом. Ребята любят что попроще.
— Это точно.
Он немного подумал.
— Они обязательно сделают это еще раз, — сказал он. Вряд ли они успокоятся после такой удачи. Но вот что интересно...
— Не делали ли они этого раньше? Я тоже об этом думал.
— Ну и?
— Уж очень ловко они все провернули, — сказал я. — У меня такое ощущение, что у них есть опыт.
На следующее утро, сразу после завтрака, я отправился на Западную Пятьдесят Четвертую, в Северно-Центральный полицейский участок. Джо Деркина я застал на месте, и он несколько озадачил меня, сказав:
— Ты стал лучше одеваться. Наверное, это дело рук той женщины. Элейн, кажется, ее зовут?
— Правильно.
— Ну, по-моему, она хорошо на тебя влияет.
— В этом я не сомневаюсь, — сказал я, — только к чему это ты?
— Просто на тебе неплохо смотрится этот пиджак, вот и все.
— Этот блейзер? Да ему, должно быть, лет десять.
— Ну, значит, ты никогда его не носил.
— Все время ношу.
— Тогда, может быть, дело в галстуке.
— А что такого особенного в моем галстуке?
— Господи Боже мой! — сказал он. — Тебе никто еще не говорил, что у тебя паскудный характер? Стоит сообщить тебе, что ты неплохо выглядишь, и не успеешь оглянуться, как начинается допрос, словно в суде. Давай лучше начнем сначала. А, Мэтт, рад тебя видеть. Что-то ты хреново выглядишь сегодня. Садись. Так лучше?
— Намного лучше.
— Ну, я рад. Садись. Зачем пришел? — У меня есть желание нарушить закон.
— Знаю, это бывает. У меня такое желание появляется чуть ли не каждый день. А какой закон?
— Подумываю о преступлении категории "D".
— А, таких у нас сколько угодно. Например, незаконное хранение технических средств для изготовления поддельных документов — это как раз категория "D". Думаю, что такое преступление ты уже совершаешь в эту самую минуту. Есть у тебя в кармане ручка?
— Даже две и еще карандаш.
— Ого! Похоже, мне следовало бы завести на тебя дело и взять отпечатки пальцев. Только вряд ли это то самое преступление категории "D", которое ты имел в виду.
Я мотнул головой.
— Нет, я-то подумывал нарушить статью двухсотую уголовного кодекса, раздел ноль-ноль.
— Статью двухсотую? Хочешь, чтобы я посмотрел, что это за статья?
— Посмотри.
Он сердито покосился на меня, потом придвинул к себе растрепанную черную книгу, лежавшую на столе, и принялся ее листать.
— Вообще-то номер знакомый, — сказал он. — А, вот она. "Подкуп государственного служащего третьей степени. Лицо повинно в подкупе третьей степени, если оно передает, или предлагает, или соглашается передать государственному служащему любые материальные блага в обмен на явное или подразумеваемое согласие этого государственного служащего соответствующим образом проголосовать, высказать свое мнение, вынести суждение, предпринять действия, принять решение или использовать свое влияние. Подкуп третьей степени является преступлением категории "D"". — Он еще немного почитал про себя, а потом сказал: — Ты уверен, что не предпочел бы нарушить раздел ноль-три той же статьи двухсотой?
— А что там такое?
— Подкуп второй степени. То же самое, только это преступление категории "С". Чтобы попасть под этот раздел, нужно, чтобы материальные блага, которые ты передашь или согласишься передать, — Господи, правда, здорово изложено? — превышали десять тысяч долларов.
— Ах, вот что, — сказал я. — Нет, выше категории "D" мне не подняться.
— Этого я и опасался. Можно тебя кое о чем спросить, прежде чем ты совершишь преступление категории "D"? Сколько лет прошло с тех пор, как ты ушел с работы?
— Порядочно.
— Так как же ты ухитряешься помнить категории преступлений, не говоря уж о номере статьи?
— А у меня память такая.
— Врешь. За эти годы все статьи перенумеровали, да и вообще половину кодекса изменили. Я просто хочу знать, как это у тебя получается.
— В самом деле хочешь?
— Да.
— По дороге к тебе я зашел к Андреотти и заглянул в его кодекс.
— Специально, чтобы утереть мне нос?
— Специально, чтобы ты не расслаблялся.
— Ты всегда печешься о моих интересах.
— Так точно, — подтвердил я. Купюра уже была приготовлена у меня в кармане пиджака, и теперь я вытащил ее и сунул ему в тот карман, где он обычно держит сигареты, если только в очередной раз не бросает курить и не стреляет у других. — Купи себе костюм.
Мы были одни в кабинете, и он, вынув бумажку, развернул ее.
— Надо менять терминологию, — сказал он. — Всегда считалось, что «купи себе шляпу» — это двадцать пять долларов, а «купи себе костюм» — сотня. Не знаю, сколько стоит сейчас приличная шляпа, — не могу припомнить, когда я в последний раз покупал шляпу. Но костюм за сотню можно купить разве что у старьевщика. Надо говорить: «Вот тебе сотня, пойди с женой пообедать». А вообще за что это?