Между тем, мы быстро летели. Фосфорический свет луны начал исчезать, и чудное отражение земных предметов, в самых мелких подробностях, стало яснеть перед нами. При самом влете в атмосферу луны, мы встречены были весьма неприятно градом аэролитов, которые очень вещественно свистели мимо ушей, не привыкших к такому угощению. Множество вулканов, больших и малых, курились, дымились и взбрасывали на необычайную высоту огромные камни серебристого света. Это одно напоминало, что перед нами луна, а не земля, потому что наружная оболочка луны казалась истинно нашею землею. Укрывшись кое-как от неприязненной встречи воздушных камней, мы начали опускаться над отражением России. Те же, за два часа виденные мною на земле моря, реки, озера, города, села, леса, степи рисовались в бледном свете — и вот заструилась серебряная чешуя Финского залива, змеей блеснула Нева, перерезанная островами, упираясь хвостом в Ладожский бассейн, а головою утопая в волне Балтики. Петербург, с золотыми шпицами и грядами домов, будто погружался в море света. И между тем, как окрестности столицы отдыхали в глубоком сне ночи под звездистым наметом неба, тот же шум житейской заботы, но не столь громкий, как при отлете с земли, послышался из подобия нашего Петербурга, а с ним вместе бой часов, оклики часовых и лай собак.
Был час ночи, когда мы спустились на Адмиралтейской площади, или на ее отражении. Экипажи мелькали мимо нас, глухо стуча по опустелым улицам; запоздавшие пешеходы изредка являлись на тротуарах, то следимые, то предшествуемые своею тенью при удалении их или приближении к тускло горевшим фонарям; у будок бродили сонные часовые, вооруженные алебардами, и, от нечего делать, коротали время то песней, то выразительным зевком; в окнах было мало света: люди ремесленные и деловые отдыхали; люди светские и бездельные разбрелись по балам и шумным собраниям. Я рассказываю тебе все мелочные подробности потому, что они бросились мне в глаза первые при спуске на луну, и все они, будучи только тенью или отражением действительности, поражали необыкновенною верностью в сходстве с оригиналом.
— Где же хочешь ты начать опыт познания людей? — спросила меня спутница.
— Начнем с бала князя N… — отвечал я, — там я должен найти почти всех давнишних товарищей-гуляк и Софью М… Сердце на передки, а ум оставим покуда в обозе…
— И тому, и другому будет работа, — заметила Александра Филипьевна, — но, выводя тебя на дорогу истинного познания людей, мне должно предупредить тебя, Алексей Павлович, что я не принимаю на свою совесть последствий от тех горьких истин, которые ты увидишь и услышишь. Счастие большей части смертных заключается именно в том, что они целый свой век бродят в очарованном кругу и, обманываясь на каждом шаге, бегут за новыми призраками и так добегают до могилы. Мечты — наслаждение для человека: они любимые его игрушки; он убирает их в лучшие украшения земные, заимствуя из неба только изредка молитву, чтобы ею освятить иную мечту, окрестить в ней, как в купели, лучшие надежды и, как щитом, ею загородить любимое дитя от злости света и непостоянства судьбы. Разбей сосуд надежд человека, разорви чудную ткань мечты его, и он убьет себя с тоски, но прежде убьет того, кто коснется его сокровищ. Хотя в свете разочарование ныне в моде, но поверь, что оно только в словах и на кислых рожах: полное разочарование — смерть для человека! Есть ли возможность разочаровываться, когда в будущем море неизвестности? А где есть тайна, которой не раскроет земное знание, тут-то люди и липнут, стараясь поднять край завесы, скрывающей грядущее, и в бессилии строят воздушные замки, мечтая о таинствах своей судьбы. Нет! теряя беспрерывно в горьком опыте самые драгоценные мечты, человек продолжает наводить волшебное стекло на все окружающие его предметы и зовет к себе очарование. Но тяжело ему расставаться с уверением в ложной дружбе, в обманчивости любви, в непрочности всех связей, и он с тоскою встречает опыт, который по временам открывает ему глаза, показывая истину в наготе. Тяжело, может быть, и тебе будет расстаться с лучшими мечтами, которые перелетными пташками напевали тебе радости, или чудною кистью природы рисовали будущее. Так подумай: я предлагаю тебе хотя и неполное разочарование, но тоже опыт, только он не будет стоить ни времени, ни здоровья, ни денег, опыт, который раскроет тебе в настоящем свете связи, на которых ты нежил свое настоящее и убаюкивал будущее. В несколько часов ты узнаешь все, но есть еще время отложить наш опыт и остаться в приятном заблуждении.
— Нет, Александра Филипьевна, — отвечал я решительно, — может быть, счастие жизни обещает мне такой опыт; может быть, в нем почерпну истины, которые устранят меня с пути заблуждения. Не раз горько мне доставалось от чар прелестных глаз и обманутых ожиданий: отступлю ли я теперь перед возможностью разрешить заветные вопросы? Гусару ли отступить от боя, не изведав наслаждения опасности?
В самом деле, любопытство стремительным ключом подмывало меня, и мы поехали по Невскому, я на помеле, а Александра Филипьевна на ступе. Думаю, от построения Петербурга по улицам его никому, не только гусару, не случалось ездить на помеле, а барыням на ступе! Хотя я и был убежден, что все меня окружающее не есть мир действительный и что нарушение формы на луне не грозит арестом, но, право, несколько раз, при встрече экипажей, в которых блестели генеральские эполеты и рисовались хорошенькие женские личики, меня бросало в дрожь, а от стыда, казалось, даже волосы краснели. Желая безопасно испытать, действительно ли мое странное появление на помеле не произведет какого-либо впечатления на людей или на их тени, мимоездом подъехал я к будке и спросил у будочника: «Который час?» На то не последовало ни ответа, ни даже обычного движения алебарды перед лицом офицера; часовой бессмысленно смотрел то на небо, верно, поджидая часа росы небесной или вызывая утро, а с ним и смену, то на холодную мостовую, будто приискивая на ней жесткое изголовье. Невнимание полусонного будочника не вполне бы меня еще успокоило, если бы я в то же время не заметил, что свет ближнего фонаря, ударяя прямо в нас, будто проходил сквозь меня и Александру Филипьевну, не ложась за нами тенью, между тем как тень ясно бродила около будочника и его алебарды. Успокоенный вполне, я беззаботно продолжал следовать за моей спутницей, но по дороге не выдержал — завернул на минутку в гостиницу Кулона, где моя квартира, увериться в действительной исправности моего Ваньки, за трезвость и честность которого я готов был побожиться. На помеле-самолете быстро влетел я в четвертый этаж и, не чувствуя под собою пола, поддерживаемый только чудесною силою моего воздушного Буцефала, очутился перед занимаемым мною нумером. Смотрю и не верю: дверь настежь, вещи разбросаны в беспорядке, наплывшая свеча догорает, бросая неясный свет на все предметы, а Ванька — о, начало горького опыта! — Ванька, полумертво пьяный, валяется на моей кровати! Забывшись, я было протянул руку, хотел протрезвить негодяя, но рука ударилась о пустой воздух, а между тем взор мой видел ясно пьяницу и прочел даже заснувшую вместе с ним радость удачи в постоянных обманах! С досады, я помчался за Александрою Филипьевною на бал князя N…