Зарево освещения издали указало нам дом князя; длинные ряды экипажей запрудили улицу, примыкая густою массою к блестящему подъезду; в окнах горели тысячи огней и мелькали стройные четы, увлекаемые вихрем вальса, и толпы голов, состоявших не у дел; очаровательная музыка оркестра Бабицкого раздавалась из комнат, оживляя танцующих звуками штраусовского вальса.
Через мраморные ступени, уставленные цветами и унизанные сонными лакеями, мы влетели в залу, и — вот я наконец у цели, у порога опыта и нового очарования…
Люди все были, как люди земные: дамы разубраны, затянуты донельзя; некоторые милы, грациозны, прелестны, все кокетливы; мужчины с коками и без коков, в одежде разных цветов, в палевых перчатках и с палевою физиономиею, с самоуверенностью в речах и взгляде; те и другие ходили, кланялись, приветствовали друг друга по-земному; все двигалось чинно, исправно, холодно и вежливо, как во всяком порядочном салоне, с условиями, принятыми на земле и усвоенными высшим обществом. Танцующие пары стройно сходились и переплетались, скользя по паркету под меру музыки. Говор речей то возникал, то упадал, еще не связанный бесконечною занимательностью продолжительной мазурки, на которую приглашения и речи готовлены за несколько дней; празднество было еще на первой главе романа, где действующие лица выступают на сцену без видимых близких отношений, где рассказ ограничивается наружным обзором, вроде инспекторского смотра, и где чудная плетеница страстей еще кроется под наружным невниманием или равнодушием. Засмотревшись на оживленные призраки, слыша их разговоры и встречал в них на каждом шагу знакомые лица, я вовсе забыл бы о луне, если бы в то же время не чувствовал под собою помела-самолета, а обок присутствия Александры Филипьевны, хотя и с просветленным умом, но все же не бальной подруги. Призраки проходили мимо, даже сквозь нас, а между тем, я видел их в настоящих, людских образах и слышал голоса точно земные.
— Удивление неуместно после всего тобою виденного, — сказала Александра Филипьевна. — Перед тобою свет без маски: смотри, читай в сердцах и мыслях; пользуйся временем, чтобы разом узнать разрешение заветных вопросов, пока все твои друзья и знакомые в сборе и пока все они думают и говорят не во сне; я, между тем, слетаю на четверть часа по своим делам.
Что ближе к сердцу, с того и начну, подумал я и с трепетом стал искать в толпе призраков обворожительного призрака моей милой. Скоро слишком знакомый голос указал мне ее в амбразуре окна, обставленного цветами. Прелестная, как оживленная мечта, она с детскою грациозностью отдыхала в креслах, небрежно слушая и отвечая на пустословие нескольких прославленных умников, и перебрасываясь ничтожными замечаниями с двумя другими девушками, ее светскими подругами. В ее наряде, позе, ответах не было ничего изысканного; все было мило отдельно, с полною гармониею в целом.
Блеск трех грушеобразных алмазов ее фероньерки[4] замирал перед блеском ее черных очей, осененных длинными ресницами; в черных кудрях, обрисовывавших ее итальянское личико, рассыпаны были цветы из жемчуга и брильянтов, а вокруг матовой шеи вилась нитка бурмицких зерен, споря в молочной белизне с белизною обворожительных плеч. Талия — прелесть: тонка, как ее шейка, гибка, как перо султана! Но какою очаровательною негою дышала ее возвышенная грудь, разграниченная по указу природы тесною межою на два равных, заветных участка, где тайна, как резвое дитя, притаилась под кружевною оборочкою и складками шелкового платья, шаловливо выглядывая на людей, маня к себе и торопливо скрываясь по прихоти своенравной воли. Неуловимы в прелести трепетного движения, как желания красавицы, перед ними волшебно топились мысли в мечты, а мечты вспыхивали безотчетным восторгом. И как символ неразрешенной девственной тайны, на божественной груди приколот был букет из нераспустившихся роз, будто ожидающих рассвета дня, чтобы под страстным поцелуем солнечного луча зацвесть полным, пышным расцветом.
В немом восторге смотрел я на прекрасный призрак; мне и на ум не пришло заглянуть в тайный смысл его дум — так свята, так непорочна казалась она! Ответы ее на замечания и вопросы доказывали, что она не принимала живого участия в разговоре, и накрахмаленная любезность двух записных франтов спасовала. Они исчезли; их тотчас заменили другие любезники, в числе которых я узнал моих приятелей Брякушкина и Веерова; с ними подошел офицер, венгерец родом, молодец собою, гусар душою, мой задушевный друг с масляничной гульбы. Его приближение видимо оживило Софью М. Незаметная улыбка самодовольствия пробежала по ее лицу — меня бросило в жар…
Разговор завязался приглашением на следующие кадрили; от приглашений перебросился к балу, убранству комнат, дошел до цветов, и тут цветисто рассыпался потоком сравнений и замечаний.
— Я не удивляюсь, что вы предпочли общество цветов нашему обществу, — заметил венгерец. — Цветы, говорят, сродни красавицам, а кто больше вас имеет право на такое родство!
— К какому же семейству цветов причислите вы нас? — спросила Софья М., уделяя подругам часть своего торжества.
— О, конечно к семейству роз — не здешних, чахлых, бесцветных роз, но тех, которые пышно цветут и благоухают под теплым небом моей родины!
— Розы недолговечны, граф…
— Да, что вечно? Однообразие вечности в прекрасном убило бы цену изящного; взор и обоняние, привыкнув к красивому цветку, утомились бы его однообразием; красота девушки не была бы предметом обожания мужчин, если бы она могла длиться целую жизнь и не менялась с каждым днем.
— Comparaison n’est pas raison, — заметил меланхолически Вееров.
— Mais n’est pas une déraison dans le cas présent[5], — отвечал граф. — Зимою вы жаждете зеленых и цветущих лугов и летнего тепла под раскидистою тенью деревьев, а лето не успело прийти, и вы уже скучаете однообразием зелени и зноем солнца, мечтая о полях, запушенных снегом. Впрочем, однообразие красоты, вероятно, надоедает и женщинам — не правда ли?
— Неправда, граф. Я хотя не считаю себя в числе красавиц, однако ж не желала бы потерять, по крайней мере, красоты молодости.
— Да, молодость в вас прекрасна, но вы прекраснее молодости, и однако ж, что ни день — зачем одеваетесь вы в новую прелесть? что ни бал — зачем новыми чарами преображаете вы свою красоту?
— Мои бедные прелести меняются только от моего наряда, а остальное….
— Остальное vient de soi-mème[6], — подхватил Брякушкин.
— Вы закидали нас комплиментами — сказала Софья М. — и я, право, боюсь, граф, что наконец в самом деле поверю вашей шутке о скуке однообразия в прекрасном!
— По однообразию нашего разговора, по однообразию, может быть, восхищения, с каким мы любуемся вами и которое вам надоело встречать во всех глазах и во всех приветствиях? Не скучайте хвалой света: в ней всегда есть основание правды.
— Комплимент не правда, а лесть.
— Комплимент обращается в правду, когда он относится к вам.
— Ваши правды лестны, но…
— По крайней мере, они не лесть, а выражение чистого восторга.
— И вы не скучаете однообразием его?
— Мой или, лучше, общий восторг, только однообразно обращен к одному предмету, но с каждым днем меняется и растет в объеме и форме.
Тут Александра Филипьевна подъехала ко мне и спросила:
— Что же твой опыт?
4
Женское украшение в виде обруча, ленты или цепочки с драгоценным камнем или розеткой из камней, от