Прогулка в стиле 60-х
Прогулка в стиле 60-х
ПРОГУЛКА В СТИЛЕ ШЕСТИДЕСЯТЫХ
(рассказ)
Suum cuique
(Каждому - своё (лат.))
Бог знает, давно ли я это повторяю,
и мне не легко, ведь было время, когда всё шло само собой,
и, только задень плечом невидимый угол,
попадёшь неожиданно в тот мир...
Х. Кортасар
«Раз!» - Стук каблуков по тротуару рождает новый ритм.
«Два!» - Лёгкое головокружение от апрельского солнца и марки LSD.
На счёт «Три» загорается зелёный свет, и перламутровые автомобили цвета морской волны замирают, как вкопанные.
Мы изменили себе, мы перестали быть ипохондриками, но до сих пор называем себя так скорее по привычке, нежели из духа противоречия.
СТОП!
СТОЯНКА ЗАПРЕЩЕНА!
СКИДКА 15%.
ВХОД ТОЛЬКО С ВОСЕМНАДЦАТИ ЛЕТ.
НЕТ - ОРУЖИЮ! ДА - ЦВЕТАМ!
Нет..., да... Чёрноё, белое... - карнавал света.
Звуки будто тоже сняли с себя тёплую одежду и шумят, с непривычки, как-то удивлённо.
Ярко-зелёный колокольчик твоего пальто раскачивается в ритме тротуаров:
Но, на самом деле, мне всё равно, - говоришь ты.
Ребячливая улыбка, которая тебя ни к чему не обязывает. Конечно, у тебя последняя сигарета с марихуаной, и ты немного нервничаешь, ожидая, когда те двое ублюдков в форме скроются за углом. Солнце слепит невозможно, и я одеваю чёрные очки, первый раз в этом сезоне. Мы предаёмся романтической инициации, прогуливаясь вдоль набережной извилистого канала, все горбатые мостики которого объявлены сферой наших национальных интересов.
Oh! Voi siete troppo felici![1] - И “Kodak» инфернального фотографа изверг, словно выкидыш, наш застывший смех.
Grazie[2], - я протянул ему монету, взял фото и швырнул его в воду.
Мсье, - улыбнулась ты, - Вам не кажется, что это слишком sans gêne[3]?
Я не смог не расхохотаться, глядя на его растерянный взгляд, блуждающий от наших лиц к монете и плывущей по свеже талым волнам карточке.
Пойми: весна и осень ранят меня одинаково, только весной я чувствую, что у меня есть тысяча шансов, а осенью знаю, что уже - нет. И теперь, на три долгих месяца я погружусь в раздумья. А это опасно. Хотя... меня в такие моменты глушит безысходной углекислотой сознания моей собственной несокрушимости, будто я рыцарь давно несуществующего ордена.
Героизм. Героизм. Героизм. Героизм.
Секс. Секс. Секс. Секс...
СТОП-КАДР
с цветущими кактусами в окне и блуждающими фигурами. Только это и напоминает мне о моём прошлом.
Фонтаны ещё не включили. Мы гуляем с тобой по полукруглой галерее с Посейдоном, сидящем на быке и ощущаем прилив какого-то ожидания. Ожидания чуда (как это ни банально) или чего-то такого, что бы поставило всё с ног на голову (например, что прямо сейчас включат фонтан).
...а потом этот костлявый карлик запустил свои могильные пальцы мне под свитер и предложил выпить pink champagne[4]. Damn it![5] Представь себе: стал что-то плести про мою выставку, которая могла бы пойти с блеском, достойным моих картин, хотя скорее - моей задницы. Просто противно! - Дениза задумчиво затянулась сигаретой и передала мне. - Вся беда в том, что я такая сумасбродная, и все думают обо мне бог знает что.
К счастью, я не умею думать, - сказал я.
О чём ты сегодня писал?
О том, что бывает вот такой весной.
Когда закончишь?
Я думаю, весна ещё будет.
Дениза смеётся.
А как выглядит твоя бывшая жена? - вдруг спрашивает она, прищурив свои сумасшедшие глаза.
Эта женщина достойна большего, чем даже Эва Перон. К тому же у неё пагубная страсть к научной некрофилии.
То есть?
Она раскопала не один десяток гробниц in majorem artis gloriam[6] и древних народов.
Вы часто с ней видитесь?
Примерно раза два в неделю. Я получаю у неё консультации по шумерской культуре, а вообще-то она постоянно в разъездах.
Она принимает контрацептивы?
Она принимает снотворное. - Я потушил сигарету о парапет фонтана, на котором получилось некое подобие запятой.
Х Х Х
Я - одинок, потому что мне так спокойнее. Я путешествую, потому что главное в моей работе - созерцание. Дальний парк моего ощущения времени буйно разросся, потерял постриженность и асфальтированность, но так и не стал лесом.
Экое романтическое эпикурейство: сидеть в ресторане “Европа” и методично напиваться “Шато” урожая 1949 года. Теперь можно не бояться вспоминать поворот бульвара с неработающим кинотеатром, аэропорт, где я пересчитывал свои гроши для взятки служащим багажного отделения, которые доставят меня на борт под видом чемодана, песню “Life’s light»[7], твоего любимого пса, который постоянно мешал нам. Тысячи твоих писем. Вкус тех событий возвращается, когда я вспоминаю твой голос. Я вижу тебя в твоей комнате. Ты сидишь и куришь сигарету. Закрываю глаза и чувствую запах твоих духов, перемешанный с табачным дымом, который струится, словно продолжение акварельных разводов на китайских картинках, висящих под потолком. Ты не верила никому, кроме меня. Говорят, перед смертью тебе было так плохо, что ты кричала. Я вспоминаю то кафе, сквозь стекло которого я, нашпигованный героином, видел, как выносили вещи из твоей квартиры.