Письма следовали за письмами. Три дня спустя по отправке предыдущего письма, Пушкин вновь пишет к Прасковье Александровне:
«Нужно ли мне говорить вам о моей признательности? Право, сударыня, с вашей стороны весьма любезно, что вы не забываете своего отшельника. Ваши письма столь же приводят меня в восторг, сколько великодушные обо мне заботы — трогают. Не знаю, что ожидает меня в будущем; знаю только, что чувства мои к вам останутся навеки неизменными, — Еще сегодня я был в Тригорском. Малютка совершенно здорова и прехорошенькая[62]. Как и вы, сударыня, я полагаю, что слухи, дошедшие до г-на Керна, не верны; но вы правы, что ими не следует пренебрегать. На днях был я у Пещурова[63], „лукавого ходатая“, как вы его называете; он думал, что я в Пскове (NB). Я рассчитываю еще проведать моего старого негра-дедушку, который, как я предполагаю, на этих днях умрет, а между тем мне необходимо раздобыть от него Записки, относящиеся до моего прадеда[64]. Свидетельствую мое почтение всему вашему милому семейству и остаюсь, сударыня, вашим преданнейшим, — 11 августа».
Мы видели выше то участие, какое принимал В. А. Жуковский в положении Пушкина. Прасковья Александровна, зная это и будучи давно знакома с Жуковским, с которым встречалась неоднократно в Дерпте и в Петербурге, просила его похлопотать о разрешении Пушкину уехать за границу; но письмо г-жи Осиповой, должно быть, было весьма неясно и неопределенно; по крайней мере, вот что отвечал ей Жуковский[65]:
«М. Г. Прасковья Александровна. Я имел честь получить письмо ваше, которое, признаюсь, привело меня в совершенное замешательство: я не знал, что делать, кого просить и о чем. Слава Богу, что все само собою устроилось. Лев Пушкин уверял меня, что письмо к Адеркасу остановлено [66], и что оно никаких следствий иметь не может. И жаль мне: ничего теперь делать не нужно, и я этому сердечно рад, ибо уверен, что мог бы скорее повредить, нежели принести пользу. Из письма Александра Пушкина заключаю, что печальное его положение сделалось еще для него тягостнее от семейственного несогласия[67]. И кажется мне, что в этом случае все виноваты. Я увижусь с Сергеем Львовичем и скажу ему искренно, что думаю о его поступках; не знаю, поможет ли моя искренность. А ваша дружба пускай действует благодетельно на нашего поэта.[68]
Примите мою благодарность за доверенность, которой вы меня удостоили. Усерднейше прошу вас уведомить меня о следствиях, которые имело письмо к Адеркасу: я не надеюсь, чтоб Александр взял на себя этот труд. Он слишком для этого беспечен. С совершенным почтением и проч.[69] Жуковский» [70].
Заключим настоящую статью выдержками из двух писем барона А. Дельвига к той же Прасковье Александровне. Оба письма эти относятся к описываемой нами эпохе жизни Пушкина, т. е. к 1824–1826 годам. Дельвиг приезжал к другу своему в Михайловское гостить зимой 1825 года и, разумеется, был ежедневным и дорогим гостем у радушных хозяек Тригорского. Вот как вспоминает об этом Дельвиг в письме к Прасковье Александровне из Петербурга от 5-го июня 1825 г.:
«…Мне совестно даже за перо приниматься, так я виноват перед вами. Но вы не вините в неблагодарном молчании мое сердце. Оно каждый день вспоминает дружеское гостеприимство жительниц Тригорского. Всему виновата излишняя деятельность моего воображения. Она обыкновенно столько наговорит мне, за несколько дней до почты, письменных фраз, столько наготовит форм, что наскучит уму, напугает лень, и писание письма откладывается до неопределенного времени. К этому же замешалась любовь, и любовь счастливая. Ваш знакомец Дельвиг женится на девушке, которую давно любит, на дочери Салтыкова, сочлена Пушкина по Арзамасу[71]…»
62
Младшая дочь П. А. Осиповой — Екатерина Ивановна (родилась 17 июня 1823 года, скончалась в 1902 году в Севастополе). Ее воспоминания о Пушкине см. В. П. Острогорский и В.Н. Максимов. «Альбом Пушкинский утолок». М. 1899 г., стр. 112–115.
64
«Дедушка» Пушкина — Петр Абрамович Ганнибал (родился 21 июля 1742 г.), второй сын «Арапа Петра Великого» и старший брат отца матери поэта, в то время проживал в имении своем — сельце Петровском, Опочецкого уезда, в нескольких верстах от Михайловского. Пушкин, находясь в ссылке, неоднократно посещал его; сохранился единственный листок, уцелевший от записок Пушкина, веденных им в Михайловском и датированный 19 ноября 1824 г., где он рассказывает об одном посещении Ганнибала в Петровском (по подлинному автографу, ныне хранящемуся в Майковском собрании в рукописном отделении Академии Наук СССР, листок этот напечатан в книге П. Е. Щегол ев а «Пушкин и мужики». По неизданным материалам 1928 г, — «Записки, относящиеся до моего прадеда» — вероятно, немецкая биография Абрама Ганнибала — «Арапа Петра Великого», сохранившаяся среди бумаг поэта (ныне в тетради № 2387 во Всесоюзной Публичной библиотеке им. Ленина), — П. В. Анненков («Пушкин в Александровскую эпоху») пишет, что Петр Ганнибал умер в 1822 году, но это не верно, судя по настоящему письму Пушкина.
65
Семевский совершенно неправильно связывает напечатанное письмо Жуковского с намерениями Пушкина уехать за границу. Чтобы понять смысл письма Жуковского к П. А. Осиповой, необходимо сообщить следующее, — Вскоре после приезда в ссылку в Михайловское поэт написал — в конце октября 1824 года — чрезвычайно резкое письмо псковскому гражданскому губернатору Б. А. Адеркасу. До наших дней сохранилась только современная копия П. А. Осиповой (копия эта ныне находится в бумагах Жуковского в Ленинградской Публичной библиотеке), но и по ней можно догадаться о том скандале, который произошел, если бы оно прибыло по назначению: «Государь император высочайше соизволил меня послать в поместье моих родителей, думая тем облегчить их горесть и участь сына. Неважные обвинения правительства сильно подействовали на сердце моего отца и раздражили мнительность, простительную старости и нежной любви его к прочим детям, — Решился для его спокойствия и своего собственного просить Е. И. В., да соизволит меня перевести в одну из своих крепостей. Ожидаю сей последней милости от ходатайства вашего Превосходительства».
Это письмо к Адеркасу было послано Пушкиным с нарочным во Псков, но по назначению не дошло; по одним известиям, посланный не застал губернатора и вернулся в Михайловское с пакетом, который Пушкин и истребил, по предположению же П.О. Морозова (сочинения Пушкина, изд. «Просвещение», т. VIII, стр. 448), Пушкин написал это письмо в минуту сильного возбуждения и после ссоры с отцом, а П. А. Осипова приказала слуге не передавать письма по адресу и вернуть его под предлогом, будто губернатора не было в городе, — Узнав же об этой истории и прочитав письмо Пушкина, П. А. Осипова тогда сняла копию и послала ее к Жуковскому вместе со следующим своим письмом: «Милостивый государь Василий Андреевич. Искренное участие (не светское), которое я с тех пор, как себя понимать начала, принимаю в участи Пушкина, оправдывают в сию минуту перед вами меня, милостивый государь, в том, что не имея чести быть вам знакомой, решилась начертать строки. Из здесь приложенного письма усмотрите вы, в каком положении находится молодой, пылкий человек, который, кажется, увлеченный сильным воображением, часто к несчастью своему и всех тех, кои берут в нем участие, действует прежде, а обдумывает после, — Вследствие некоторых недоразумений или, лучше сказать, разных мнений по одному же, однако, предмету с отцом своим, — вот какую просьбу послал Александр к нашему Адеркасу. Я все то сделала, что могла, чтобы предупредить следствие оной; но не знаю, удачно ли: потому что г. Адеркас, хотя человек и добрый, но был прежде полицмейстер… Не дайте погибнуть сему молодому, но, право, хорошему любимцу муз. Помогите ему там. где вы; а я, пользуясь несколько его дружбой и доверенностью, постараюсь если не угасить вулкан, — по крайней мере направить путь лавы безвредно для него…» (См. «Русский Архив» 1872 г., стр. 2358–2359), — Итак, ничего «неясного и неопределенного» в письме П. А. Осиповой, как выше пишет Семевский, не было.
66
Если не ошибаюсь, Адеркас управлял Псковскою губернией перед поступлением на это место Пещурова; о каком письме к Адеркасу идет дело — в точности не знаю.
67
Это — письмо Пушкина от 31 октября, в котором он писал Жуковскому: «Милый, прибегаю к тебе. Посуди о моем положении… Отец, испуганный моей ссылкою, беспрестанно твердил, что его ожидает та же участь; Пещуров, назначенный за мною смотреть, имел бесстыдство предложить отцу моему должность распечатывать мою переписку, короче, быть моим шпионом; вспыльчивость и раздражительная чувствительность отца не позволяли мне с ним объясниться; я решился молчать… Наконец, желая вывести себя из тягостного положения, прихожу к отцу, прошу его позволения объясниться откровенно… Отец осердился. Я поклонился, сел верхом и уехал. Отец призывает брата и повелевает ему не знаться avec ce monstre, ce fils dénaturé (с этим чудовищем, с этим сыном, извратившим всякие законы природы)… Жуковский, думай о моем положении и суди. Голова моя закипела. Иду к отцу, нахожу его с матерью и высказываю все, что имел на сердце целых три месяца. Кончаю тем, что говорю ему в последний раз. Отеп мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить… Спаси меня хоть крепостью, хоть Соловецким монастырем…» (См. «Пушкин. Письма…», т. I, стр. 94–95).
68
По поводу этой истории П. И. Бартенев говорит, что во время ссылки «поэт нашел себе нравственное убежище у П. А. Осиповой, которая вместе с Жуковским сумела понять чутким, все извиняющим сердцем, что за вспышками юношеской необузданности, за резкими отзывами сохранялась во всей чистоте не одна гениальность, но и глубокое, доброе, благородное сердце и та искренность, которая и доселе дает его творениям чарующую силу и власть над людьми» («Русский Архив» 1872 г., стр. 23–62).
69
В ответ на это письмо П. А. Осипова писала 22 ноября Жуковскому: «…Приятной обязанностью себе поставляю исполнить желание ваше насчет положения для любезного нашего поэта. К похождению письма его смело можно сказать, что на сей раз Pouchkin fût plus heureux que sage (Пушкин был более счастлив, чем благоразумен). У вас был ужасный потоп, а у нас распутица. Посланный его, не нашедши губернатора во Пскове, через неделю возвратился, не отдав письма никому. Теперь отдал его А. С — чу и сказал мне вчера, что его уничтожил, и душе моей стало легче…»
70
Письмо от «12-го ноября. Спб.» писано на четвертушке, адрес: «Ее вые. П. А. О. через город Опочку в село Тригорское». Отметка Прасковьи Александровны: «получено 21-го ноября 1824 года». Письмо сообщено нам А.Н. Вульфом и нигде не было напечатано.
71
Барон A.A. Дельвиг женился позже — 30 октября 1825 г, — на Софье Михайловне Салтыковой (о ней подробно см. в комментариях к дневнику А. Н. Вульфа). Письма Дельвига-жениха к невесте напечатаны М.Л. Гофманом в «Сборнике Пушкинского Дома» на 1923 г., стр. 78–96.