Языков тогда же уехал в Пензу лечиться гомеопатией, которую он называл «истинным светом божьим», а Пушкин в следующем году особенно долго погостил в Михайловском, а именно: с конца августа по ноябрь месяц [238]. Он пробыл бы здесь и дольше, если бы известие о болезни матери не отозвало его обратно в Петербург. Вот что он пишет по этому поводу к г-же Осиповой из С. Петербурга:
«Наконец-то, милостивая государыня, я имел утешение получить письмо ваше от 27-го ноября[239]; оно было в дороге около четырех недель, и мы не знали, что и подумать о вашем молчании. Я почему-то предполагаю, что вы в настоящее время во Пскове, а потому я адресую туда свое письмо. Здоровье матушки лучше, но все же это не выздоровление; она по-прежнему слаба, хотя болезнь и утихла. Батюшка очень жалок. Жена моя благодарит вас за память и препоручает себя вашей дружбе; ребятишки тоже. Желаю вам быть здоровою и весело провести праздники: я не упоминаю о своей неизменной к вам преданности.
Император дал помилование большей части заговорщиков 1825 года, между прочим, и моему бедному Кюхельбекеру [240]. По указу должен быть поселен в южной части Сибири. Это прекрасная страна, но мне бы хотелось, чтобы он был ближе к нам, и, быть может, ему позволят уехать в имение его сестры, г-жи Глинки; правительство всегда было к нему милостиво и снисходительно.
Когда я подумаю, что уже десять лет прошло со времени этих несчастных смут, мне кажется, что я вижу сон. Сколько событий, сколько перемен во всем, начиная с моих собственных идей, моего положения и проч. и проч. [241] Поистине, только одна моя дружба к вам и вашему семейству остается в душе моей неизменною, всегда полною и нераздельною. 26-го декабря[242].
Вексель ваш готов и я его пришлю в следующий раз». [243]
«По приезде в Петербург, — пишет Пушкин в следующем письме к Прасковье Александровне, — я нашел бедную матушку при последнем издыхании. Она приехала было из Павловска искать квартиру, и внезапно упала в обморок у г. Княжина, у которого она остановилась. Раух и Спасский не имеют ни малейшей надежды. К этому грустному положению присоединяется еще для меня огорчение видеть, что моя бедная Наташа служит целью злых нападок света. Всюду говорят, как это ужасно, что она так наряжается, между тем как свекру и свекрови нечего есть и свекровь умирает у чужих людей. Вы знаете, в чем дело. По справедливости нельзя сказать, что человек, имеющий 1200 душ крестьян, находится в нищете. Мой отец все-таки что-нибудь имеет, а я ничего. Во всяком случае, это до Наташи не касается, я бы должен был за все отвечать. Если бы матушка поселилась у меня, Наташа, разумеется, приняла бы ее; но холодный, наполненный кучею детей и осаждаемый гостями дом не представляет удобств для больной. Матушке покойнее у себя. Я нашел ее уже на другой квартире; батюшка в очень жалком состоянии; что до меня, то я ошеломлен и нахожусь в сильнейшем раздражении.
Поверьте мне, дорогая madame Осипова: жизнь хотя и „приятная привычка“, но имеет в себе горечь, делающую ее под конец отвратительною. Свет это гадкая лужа грязи. Мне мило только Тригорское. Приветствую вас от всего сердца».
Это — последнее письмо Пушкина к г-же Осиповой: писано оно за несколько месяцев до его трагической кончины [244]. Оно само по себе до того исполнено интереса, до того ярко обрисовывает положение поэта и те муки, которые он начинал испытывать среди гнусного света, избравшего жену его мишенью для своих злых нападок, что, право, с нашей стороны едва ли нужны какие бы то ни было комментарии. Притом, читателям нашим не раз уже доводилось встречать в печати самые подробные рассказы о тех тяжких минутах, какие выдавались для пылкого, самолюбивого и крайне щекотливого к мнениям общества Пушкина, в последние годы его жизни, среди всех этих знаменитостей светского, дипломатического и административного круга, среди которых доводилось ему обращаться… Среда — заела, сгубила Пушкина, вот та истина, которая от частого употребления обратилась в избитую фразу. Оставляя в стороне неблагодарный труд характеризовать эту среду (для этого труда едва ли настало еще и время), оставляя рассуждения и об отношениях к ней Пушкина, между прочим, не так еще давно столь удачно выясненных гр. Соллогубом в его воспоминаниях о Пушкине, я, как присяжный летописец Тригорского, приглашаю читателей моих обратить на только что приведенный нами документ внимание, между прочим, потому, что он как нельзя лучше замыкает отношения Пушкина к г-же Осиповой. Сколько дружбы, сколько искренности, сколько трогательного доверия в отношениях нашего поэта к этой, при всех ее недостатках, весьма почтенной женщине. От нее у него нет секретов. Он делится с нею своей радостью, принимает сердечное участие во всех важнейших событиях ее жизни, еще чаще делится с нею своими печалями; а их у него было так много! Неприятности по хозяйственным и денежным делам, размолвки и недоразумения в отношениях к родителям, наконец, тяжкие оскорбления, вынесенные им от бездушных и нравственно-растленных исчадий «большого света», обо всем этом Пушкин с таким благородным доверием пишет к своему «доброму, дорогому, уважаемому другу», дружба и любовь к которому и ко всему ее семейству у него, среди всех коловратностей жизни, всегда оставалась неизменной и неослабною.
238
В этот-то предпоследний приезд свой в Михайловское, именно 26-го сентября 1835 года, Пушкин написал свое чудное стихотворение: «Опять на родине». Мы к нему еще возвратимся.
239
Письмо до наших дней не сохранилось и в печати не известно. В своем месяцеслове под 28 ноября Осипова записала: «Писала A.C. Пушкину» («Пушкин и его современники», вып. I, стр. 144).
240
Коллежский асессор Вильгельм Кюхельбекер, как сказано о нем в росписи государственным преступникам, приговором верховного уголовного суда осужденным в июле 1826 г. «к разным казням и наказаниям», — за то, что: «покушался на жизнь Е. В. Великого Князя Михаила Павловича во время мятежа на площади; принадлежал к тайному обществу с знанием цели; лично действовал в мятеже, с пролитием крови; сам стрелял в генерала Воинова, и рассеянных выстрелами мятежников старался поставить в строй» — приговорен был к смертной казни, отсечением головы, но, по ходатайству Великого Князя, 10 июля 1826 г., сослан в каторжную работу на 20 лет и потом на поселение. Таким образом высочайшее прощение в 1835 году, определившее Кюхельбекеру водворение на поселение в Сибири, освобождало его от 11 лет, которые Кюхельбекеру оставалось провести в каторге. Известно, что Кюхельбекер был товарищем Пушкина по лицею, писал стихи, издавал журнал «Мнемозина» (1824-25 гг., четыре книги в год) и вообще был литератором в свое время довольно заметным. Он умер в Тобольске, в 1843 году, оставив после себя массу разных литературных, ученых трудов и переводов. Жена его, простая казачка, не сочла нужным сберегать эти рукописи и, как уверяют, сожгла это единственное наследство, полученное ею от мужа.
241
Служебное положение Пушкина в это время было таково: в 1831 г. он был зачислен на службу в ведомство государственной коллегии иностранных дел, с жалованьем по 5 т. р. асе. в год, в декабре 1833 г. пожалован в камер-юнкеры двора его императорского величества, и на печатание «Истории пугачевского бунта» выдано ему заимообразно 20 т. р. асс.
242
В ответ на это письмо Осипова писала 18 января 1836 г.: «Спешу известить вас, какое теплое чувство испытала я при известии об улучшении участи несчастных ссыльных декабристов; но правда ли это — не в Петербурге ли только так рассчитывать?.. Зачем вы продолжаете тревожиться о Надежде Осиповне? Ольга писала вам недавно, что она спит лучше и аппетит хорош — чего же лучшего вы еще хотите в наши годы? Вполне естественно, что она не выздоравливает так быстро, как это было возможно 10 лет тому назад»; см. И. А. Шляпкин… стр. 229–230.
243
Против этих слов рукою Прасковьи Александровны отмечено по-франц. «никогда не получала». Самое письмо также писано по-французски, на осьмушке и в такую же осьмушку вместо конверта запечатано с адресом: «Ее вые. м. г. Пр. Ал. Осиповой». Письмо было послано, как замечает г. Вульф, не по почте.
244
Неверно. Пушкин писал Осиповой еще 22 декабря 1836 г.; автограф этого письма нашелся в архиве Тургеневых и был впервые напечатан в «Русском Библиофиле» 1911 г., № 5, стр. 22–23.