— Приказывайте, сударыня, — сказал молодой человек, — и я все исполню.
— Раскопай землю у подножия клена, и ты найдешь там останки графини фон Виндек и ее сына; захорони их в освященной земле, и, когда они будут захоронены, подними камень, лежащий на моей могиле, вложи мне в руки веточку самшита, освященную на Пасху, и смело замуровывай крышку, ибо теперь я восстану из могилы лишь в день Страшного Суда.
— Но как я узнаю вашу могилу?
— Она третья справа от входа; впрочем, — добавила Дама в черном, протягивая к юноше руку, которая была бы совершенной по красоте, если бы не ее мертвенная бледность, — взгляни на это кольцо: оно будет у меня на пальце.
Юноша взглянул на кольцо и увидел рубин такой чистой воды, что он освещал не только руку дамы, но и ее прекрасное и грустное лицо, у которого, как и у ее руки, не было иных недостатков, кроме чрезмерной бледности.
— Я сделаю так, как вы пожелаете, — сказал юноша, прикрывая рукой глаза, чтобы защитить их от блеска, исходящего от карбункула, — и сделаю это завтра утром.
— Да будет так! — ответила Дама в черном.
И она исчезла, словно сквозь землю провалилась.
Юноша почувствовал, что происходит нечто странное: он отнял руку от глаз, огляделся и увидел, что стоит один среди развалин, возле двери, ведущей в восточную башню замка, сжимая в руке кленовую ветку; дверь в башню была закрыта.
Юноша вернулся домой и все рассказал родителям, которые усмотрели во всем этом десницу Божью; на следующий день приходской священник Ахерна, которого предупредили заранее, отправился на указанное юношей место, распевая "Magnificat"[46], в то время как двое могильщиков копали землю возле клена. На глубине пяти или шести футов, как и говорила Дама в черном, были обнаружены два скелета, причем руки матери все еще прижимали к груди скелет ребенка.
В тот же день графиню и ее сына похоронили в освященной земле.
Затем, выйдя из церкви, молодой человек взял висящую под распятием веточку самшита, освященную на Пасху, и, позвав двух своих друзей, один из которых был каменщиком, а другой замочным мастером, повел их к восточной башне замка. Увидев, куда он их ведет, его спутники заколебались, но юноша с величайшей уверенностью заявил им, что, повинуясь ему, они повинуются самому Господу, и потому каменщик и замочный мастер оставили свои колебания и последовали за ним.
Подойдя к двери башни, юноша обнаружил, что забыл взять с собой кленовую ветку, которой он касался ее накануне, но ему пришло в голову, что освященная веточка самшита, без сомнения, будет иметь ту же силу, и он не ошибся. Едва он коснулся тяжелой двери концом сухой ветки, та повернулась на петельных крюках, словно ее толкнула рука великана, и перед друзьями открылась лестница.
Юноша направился прямо к третьей могиле и попросил своих спутников помочь ему поднять крышку; они снова стали колебаться, но молодой человек уверил товарищей, что предстоящее им дело будет вовсе не осквернением могилы, а лишь проявлением набожности, и тогда общими усилиями они открыли могилу.
В ней лежал лишенный плоти скелет, и сначала юноша никак не мог признать в нем прекрасную даму, с которой он говорил накануне и которой, как уже говорилось, можно было поставить в упрек лишь ее чрезмерную бледность. Но на пальце скелета сверкал карбункул такой красоты, что второго такого нельзя было бы отыскать во всем мире; и тогда юноша вложил в руку скелета освященную ветвь и, закрыв могильную плиту, попросил своих друзей замуровать ее как можно надежнее. Спутники выполнили его просьбу.
Именно в этой могиле, которую еще сегодня показывают путешественникам, достаточно смелым для того, чтобы отважиться войти под грозящие обрушиться своды подземной часовни, в ожидании Страшного Суда покоится Дама в черном.
И хотя, как мы уже говорили, не осталось никаких следов от дерева, которое дало название этим развалинам, расположенным на выезде из Ахерна, по левую сторону от дороги, их до сих пор называют Кленовыми руинами.
От этого места до самого Келя на дороге нет ничего достаточно любопытного, что заставило бы сделать остановку. Кель же отличается тем, что, не уступая по возрасту Страсбургу, он всегда остается новым; происходит так потому, что каждые четверть века его сжигают и стирают с лица земли, а потом на том же месте отстраивают заново, чтобы снова сжечь и стереть с лица земли; и так будет длиться до тех пор, пока существуют такие вечно враждующие между собой страны, как Франция и Германия; поэтому Кель постоянно находится в состоянии боевой готовности, и, хотя это прусский город, он испытывает искренне восхищение перед королем Луи Филиппом, этим столпом европейского согласия.
В Келе путешественник пересекает Рейн; в прошлом, когда Франция выступала защитником Конфедерации, там находилось замечательное предмостное укрепление, которое выглядело как форпост великолепной страсбургской крепости, шедевра Вобана, построившего ее в 1682 году и начертавшего на ней девиз: "Servat et observat[47]"; здесь река разделяется на два рукава; первый мост — наплавной — ведет к острову; неподалеку от дороги возвышается памятник Дезе. Это усеченный обелиск с барельефами по бокам, один из тех не имеющих особой ценности саркофагов, какими города при посредстве своих муниципальных советов увековечивают своих великих граждан. Но поскольку на немногих из них можно прочесть столь славное имя, следует остановиться и поклониться ему.
Благодаря стараниям таможни Келя мы попали в Страсбург только к половине восьмого вечера, а это означало, что мне пришлось отложить на следующий день посещение кафедрального собора.
Мой спутник отвел меня в гостиницу "Ворон"; он прожил в ней неделю перед тем, как присоединиться ко мне во Франкфурте, и прославил ее в стихах, за которые Ша-пель и Башомон, будь эти стихи им известны, отдали бы многое, чтобы иметь возможность вставить их в свои путевые заметки.
Поэтому нас встретили как старых знакомых и бросились нам навстречу; хозяин гостиницы оставил партию пике, чтобы приветствовать нас, а его партнер тут же поднялся, чтобы обменяться рукопожатием с Жераром, который приветствовал его, назвав генералом.
— Черт возьми, друг мой, — сказал я ему, когда мы сели за стол, расположившись напротив непременного гусиного паштета, окаймленного с одной стороны колбасой, а с другой — шестью копчеными сосисками. — А я и не знал, что у вас есть такие хорошие знакомства в вольном городе Страсбурге.
— Вы имеете в виду генерала?
— Да, генерала. А как его зовут?
— Генерал Гарнизон.
— Хотя это имя звучит очень воинственно и очень подходит тому, кто его носит, позвольте заметить, что мне оно совершенно незнакомо.
— Это местное имя, и если его не знают в остальной Франции, то в Страсбурге оно пользуется большим уважением.
— А каким образом он приобрел такую известность?
— Достаньте свои часы, — сказал мне Жерар.
— Ну и что дальше? — спросил я, подчинившись.
— Который теперь час?
— Без четверти девять.
— В девять генерал Гарнизон встанет, возьмет шляпу и удалится; это его время, а генерал отличается пунктуальностью. После этого вы попросите нашего хозяина рассказать вам историю генерала, и он вам ее расскажет; а пока мы ждем, не желаете ли вы еще ложку гусиного паштета и кусок сосиски?
Поскольку ждать оставалось недолго, я набрался терпения; без пяти девять я встал на пороге обеденного зала, откуда была видна комната, где находился наш хозяин. Ровно в девять, как и сказал Жерар, генерал встал, взял шляпу, раскланялся со мной и вышел.
Я тотчас же подошел к хозяину и попросил его рассказать мне историю генерала Гарнизона.
Вот она.
ГЕНЕРАЛ ГАРНИЗОН
Это произошло в конце августа 1815 года, через два с половиной месяца после Ватерлоо. Генерал Рапп, командующий Рейнской армией, был вынужден отступить в Страсбург, ведя за собой две пехотные дивизии, поредевшие во время арьергардных боев, а также остатки двух или трех эскадронов кавалерии, которые он хотел сохранить для Франции. Союзники преследовали его вплоть до города, и шестьдесят тысяч солдат окружили маленькое войско генерала, угрожая Страсбургу губительной осадой.