3 июля принц Вюртембергский уже отправил к генералу Раппу парламентера, требуя от имени Людовика XVIII, только что вернувшегося в Париж, передать ему Страсбургскую крепость; но генерал попросил предъявить приказ короля, а поскольку у парламентера приказа не было, его препроводили к аванпостам.
Эти требования были повторены 4-го и 5-го, но 6-го, разгневанный такой настойчивостью, генерал Рапп встал во главе горстки солдат и, произведя разведку австрийских позиций, захватил несколько постов, порубил саблями сторожевые заставы кавалерии и, показав тем самым, что он отнюдь не расположен вести переговоры с противником, вернулся на свои позиции.
Обмануться в его намерениях было уже невозможно, поскольку два дня спустя, в ночной атаке со стороны Страсбурга генерал Рапп неожиданно напал ночью на укрепленный лагерь союзников, захватил его в штыковом бою, опрокинул их кавалерию, взял в плен немалое число австрийских офицеров, не успевших скинуть с себя домашние халаты, и без всякой учтивости вынудил нескольких генералов спасаться бегством в ночных рубашках; в ответ союзники попытались помешать отходу наших войск, но нападавшие были дважды отброшены, понеся потери, и в полном беспорядке отступили. Французские войска вернулись в лагерь, убедившись в том, что неприятель значительно превосходит их числом.
Затем последовало соглашение о перемирии, которое положило конец военным действиям на всех участках, находившихся под командованием генерала Раппа. В соответствии с этим соглашением в крепости расположился австрийский генерал Фолькман.
Но, отказавшись от мысли захватить Страсбург силой оружия, союзники решили, тем не менее, получить его хитростью. Там, где не принесло успех железо, можно было испробовать золото. Хорошо организованный бунт способен сделать то, что недоступно честной войне, и смутьяны иногда бывают удачливее, чем солдаты.
Впрочем, половина дела уже была сделана. В том сильнейшем смятении, в каком пребывала империя, умами владели тревога и сомнения. Всеми было признано, что император непобедим, и вот он оказался побежден. А раз так, его наверняка предали, причем его же собственные генералы, офицеры и солдаты. Почему войска вдруг перестали противостоять противнику? Потому что неприятель в двадцать раз превосходил их численностью? Что за довод! Несомненно, командиры вступили в сговор с союзниками.
Все это говорилось шепотом на биваках и в казармах, а то, что говорится шепотом, слышно далеко.
И вот в этой обстановке всеобщего недоверия граф Рапп получил от королевского правительства приказ расформировать вверенные ему войска и отпустить всех солдат поодиночке и без оружия. О жалованье войскам речи не было. Кроме того, ему предписывалось сдать русским уполномоченным десять тысяч ружей из страсбургского арсенала. Легко судить, какое волнение, а еще в большей степени уныние охватило солдат. Стало быть, с союзниками обменивались письмами; стало быть, под покровом ночи в лагерь противника переносили оружие! Выходит, главнокомандующий и в самом деле продался австрийцам! Верно, значит, говорили, что он получил от врага миллионы, чтобы сдать ему французов.
Тем временем Рапп прилагал неслыханные усилия, чтобы добиться от правительства выплаты жалованья войскам, прежде чем распустить их, но ему удалось вырвать лишь ничтожную сумму в 560 000 франков, которую было даже неловко предлагать им.
Это и привело к началу тишайшего из восстаний, справедливейшего из бунтов, аккуратнейшего из беспорядков, почтительнейшего из неповиновений.
2 сентября утром главнокомандующему нездоровилось, и он принимал ванну. Ему доложили, что пять унтер-офицеров из разных полков просят разрешения переговорить с ним от лица своих товарищей. Он приказал впустить их.
— Господин генерал, — сказал один из выборных, — мы пришли сюда, чтобы иметь честь представить вам решение армии, касающееся порядка ее расформирования.
И он прочел:
"Выступая от имени Рейнской армии, офицеры, унтер-офицеры и солдаты заявляют, что они согласны подчиниться приказу о роспуске армии лишь на следующих условиях.
Статья 1. Офицеры, унтер-офицеры и солдаты покинут армию, лишь когда полностью получат причитающееся им жалованье.
Статья 2. Они уйдут в один и тот же день, забрав с собой оружие, снаряжение и по пятьдесят картушей каждый.
Статья 3…"
Генерал Рапп не дал ему закончить. Со своими солдатами он обращался не лучше, чем с неприятелем. В ярости он выскочил из ванны и, вырвав бумагу из рук злополучного оратора, закричал:
— Условия! Мне! Вы ставите мне условия!..
Посланцы тоже не дали ему возможности закончить,
быстро развернулись кругом и отправились сообщить войскам о не слишком любезном приеме, который оказал им главнокомандующий.
Унтер-офицеры в количестве пятисот человек поджидали их на Плацдармной площади, не выказывая волнения. Сообщение выборных было спокойно выслушано. Потом эти пятьсот человек разбились на кучки и о чем-то начали переговариваться вполголоса. Через десять минут установилась глубокая тишина.
— Сержант Далузи, — произнес чей-то голос.
Вперед вышел Далузи, сержант 7-го полка легкой пехоты. Это был мужчина тридцати пяти лет с открытым, серьезным и невозмутимым лицом, скупыми и неторопливыми движениями, отрывистой и сдержанной речью. Он редко улыбался, и в его взгляде никогда не читалось сомнение.
— Сержант Далузи, большинством голосов вы избраны главнокомандующим. Вы подтверждаете свое согласие?
Далузи ответил:
— Я принимаю эту честь и осознаю связанную с ней опасность. Однако дайте мне три обещания: вы воздержитесь от беспорядков, будете уважать право собственности и оберегать людей. И тогда, клянусь жизнью, вам заплатят раньше, чем через сутки.
Раздались многочисленные радостные возгласы. Далузи даже бровью не повел. Жестом редкого благородства он велел соблюдать тишину и невозмутимо и уверенно продолжил:
— Капрал Гарнье?
Тамбурмажор 58-го полка отделился от своей группы.
— Капрал Гарнье, назначаю вас начальником главного штаба.
— Сержант Дюпюи?
— Вы будете исполнять обязанности коменданта крепости.
— Капрал Симон?
— Вы будете командовать первой пехотной дивизией.
— Капрал Адони?
— Вы примите на себя командование кавалерией…
За несколько минут полки получили полковников, батальоны и эскадроны — командиров, роты — капитанов. Полный главный штаб, хотя и с галунами и эполетами из шерсти.
Тотчас же прозвучал общий сбор. Пехота, кавалерия и артиллерия направились в строгом порядке и ускоренным шагом на Плацдармную площадь. Далузи представил войскам новых командиров и определил различным воинским частям, в каких частях города они должны дислоцироваться.
Короче, когда генерал Рапп, как можно быстрее одевшись, вышел из дома, сопровождаемый своим главным штабом, штаб-двойник уже вовсю исполнял свои незаконно присвоенные функции. Раппу даже не дали время покинуть Дворцовую площадь: со всех улиц, ведущих к ней, поспешно выходили колонны, стремительно выстраивались в боевом порядке и скрещивали штыки, когда генерал пытался сквозь них пройти. Восемь пушек, заряженных картечью, грозно преграждали один из проходов.
Невозможно описать потрясение и ярость графа Раппа, когда он оказался окружен и пленен своими собственными войсками. Он перебегал от одного батальона к другому, но его гнев разбивался об угрюмое и непоколебимое спокойствие солдат. Он хотел говорить, но его голос заглушали гиканье толпы, а особенно вопли смутьянов. Он бросился к гаубице, возле которой стоял канонир, держа в руках зажженный фитиль:
— Негодяй, ты хочешь меня убить? Стреляй: я стою у жерла!
Артиллерист бросил пальник.
— Генерал, — произнес он, — я был с вами во время осады Данцига.
Между тем позади рядов молчаливых и неподвижных солдат продолжали раздаваться подстрекательские крики:
— Стреляй… Он продал армию!.. Стреляй же!..
Несколько молодых, сбитых с толку солдат взяли генерала на прицел.
В эту минуту к нему бросился со всех ног начальник главного штаба Гарнье: