Рубенс, будучи не только великим живописцем, но и, как говорится в его эпитафии, прекрасным знатоком древней истории, по-видимому не сумел найти в жизни святого Христофора, какой бы занимательной она ни была, сюжета, созвучного его тогдашним интересам, и просто-напросто взял за основу этимологию греческого имени "Christophoros", которое означает "несущий Христа", и, нарисовав картину, изображающую снятие с креста, решил, что с лихвой выполнил условие сделки, поскольку все персонажи, поддерживающие тело Христа, были по-своему "Христофорами". Левая створка, выражая эту же мысль, изображала деву Марию, посещающую во время своей беременности святую Елизавету, а правая — священника Симеона, держащего на руках младенца Иисуса, когда Богоматерь и святой Иосиф приносят его в храм. Как только картина была закончена, художник отослал ее аркебузирам, надеясь, что его хитроумная мысль окажется в полном соответствии с их требованиями; велико же было его заблуждение. Аркебузиры, не владевшие греческим, не смогли отыскать своего покровителя ни в центральной части триптиха, ни на боковых створках, возмутились, что его там нет, и отказались принять картину, посчитав, что это какая-то старая работа, которую им хотят подсунуть вместо обещанной. Они отослали ее автору и через неделю снова вызвали его на судебное заседание, требуя вернуть земельный участок, ставший предметом тяжбы. Вся эта история была неприятна для Рубенса не только потому, что была отвергнута одна из его лучших картин, но еще и потому, что мастерская была уже построена, он начал в ней работать и она оказалась по размерам и расположению одной из лучших среди всех, какие у него когда-либо были.
На следующий день после возобновления военных действий славный бургомистр, который уже выполнял роль посредника между враждующими сторонами, пришел к Рубенсу, надеясь уладить дело вторично; но на сей раз это оказалось сложнее, ибо все озлобились: аркебузиры, у которых он побывал перед этим, были разъярены, а художник оказался в чрезвычайно дурном расположении духа. Тем не менее, поскольку отеческая доброта к аркебузирам и братская любовь к художнику не требовали от бургомистра ровным счетом никаких затрат, он, после трех или четырех походов из мастерской Рубенса в Братство аркебу-зиров, сумел умерить злопамятность одного и снизить имущественные притязания других, после чего, в конце концов, с радостью в душе объявил другу, что все улажено, если только тот согласится добавить к прочим персонажам, изображенным на картине, хоть какого-нибудь святого Христофора: размеры не имели значения, но его присутствие единодушно было признано обязательным. Тогда Рубенс открыл свой триптих и, показав всю картину, наглядно объяснил бургомистру, что на ней не осталось даже самого маленького уголка, куда можно было бы поместить требуемого святого. Бургомистр признал правоту сказанного другом, но, закрывая в свою очередь створки, открытые художником, показал ему, что вся их обратная сторона осталась ничем не занятой. Рубенс тотчас уступил, взял белый карандаш и в присутствии миротворца нарисовал гигантского святого Христофора, который первым бросается в глаза, если крылья триптиха закрыты. Бургомистр тут же отправился с этой доброй вестью к аркебузирам, и они, удовлетворенные тем, что художник пошел на уступку, на этот раз приняли картину, не требуя объяснений по поводу совы, которую пририсовал Рубенс, намекая на их невежество.
Другая не менее любопытная забавная история тоже относится к картине; говорят, что в то время, когда Рубенс создавал этот свой шедевр, его ученики, за соответствующую мзду, получили у слуги разрешение войти в мастерскую метра и сделали это, когда тот уехал в деревню и должен был вернуться лишь вечером; один из них случайно толкнул другого, тот упал на картину и размазал еще не высохшую краску на руке Марии Магдалины, а также на щеке и подбородке Богоматери, которые Рубенс только-только закончил писать. Молодые люди страшно растерялись и хотели было сбежать; но слуга, которого, естественно, сочли бы виновным в случившемся, поскольку ключ от мастерской был только у него, запер дверь и заявил, что никто оттуда не выйдет, пока рука Марии Магдалины и щека Богоматери не будут восстановлены в их прежнем виде; возражать не приходилось, все было справедливо: ученики оказались пленниками, и им пришлось капитулировать. Решили голосовать, чтобы выбрать самого достойного, и в итоге был назван один из учеников. После чего молодой человек, дрожа от страха, взял в руки палитру и кисть учителя и под одобрительные возгласы товарищей поправил поврежденные места, причем так искусно, что сам Рубенс ничего не заметил и, более того, удовлетворенно разглядывая на следующий день свое творение, созданное накануне, произнес, указывая на руку Марии Магдалины и голову Богоматери:
— Да, эта рука и эта голова — не самое плохое, что я сделал вчера.
Молодой человек, который имел право притязать на часть похвалы, сделанной Рубенсом самому себе, был Ван Дейк.
Что же касается виновника этого происшествия, то им был юный Дипенбек, который незадолго до этого бросил роспись по стеклу, чтобы поступить в мастерскую Рубенса, и ранние работы которого можно увидеть не выходя из собора: это расписанные им витражи одного из окон — они изображают четырех коленопреклоненных попечителей бедных и изумительны по цвету.
В другой части церкви находится "Воздвижение креста" — картина, парная к "Снятию с креста"; невозможно представить себе ничего более смелого, чем эта диагональная композиция, на которую мог решиться и в которой мог преуспеть лишь столь дерзновенный и столь мощный художник! Лицо Христа, которого, наверное, один только Рубенс сумел изобразить и человеком, и Богом одновременно, выражает величественное страдание и возвышенное смирение, подобных которым мне никогда не доводилось видеть; все незаполненное пространство вверху картины освещено лучом света, воистину льющимся с небес: это взгляд Господа, обращенный с высот своего величия на искупительную жертву — собственного сына, которого он подверг человеческим горестям и страданиям; ну а пустое пространство внизу — это сумерки, в которые погружена земля. Настоятель церкви святой Вальпур-гии, сговорившийся с Рубенсом о цене в две тысячи бра-бантских флоринов, потребовал, прежде чем их отсчитать художнику, чтобы тот заполнил эту пустоту какой-нибудь фигурой или каким-нибудь предметом. Рубенс нарисовал там свою собаку! Как же это поразительно — невежество с одной стороны и презрение с другой!
После блуждания от одного шедевра к другому я оказался перед главным алтарем, над которым высится "Успение Богоматери". Чтобы зритель почувствовал, что мать Господа возносится к своему сыну, Рубенс решил написать ее уже принадлежащей скорее небесам, нежели земле: ему пришлось отказаться от насыщенного телесного цвета, придающего всем его работам столь земные черты, и избрать тот размытый и поэтичный колорит, что присущ ангелам, сопровождающим призрачные тени; у него это получилось так удачно, как случается только у гениев. Все знают эту картину — с головками херувимов, напоминающими огромный букет роз, с семью суроволицыми апостолами в просторных, свободно ниспадающих одеяниях: он закончил ее за шестнадцать дней, получив вознаграждение в 1600 флоринов, то есть по двести франков в день — это обычная цена, которую Рубенс назначал за свои работы.