Большой монастырь бегинок — это город в городе; город, изумляющий своей правильной планировкой и чистотой, окруженный стенами и рвами, полными воды; каждая бегинка имеет тут свой небольшой дом, непохожий на остальные, и носит имя какой-нибудь святой или святого; отшельница, которая, кстати, не приносит монашеских обетов, живет здесь на собственные средства, ничем не обременяя общину, у которой нет иных денег, кроме выручки от продажи рукоделий всех сестер, сохраняющих за собой полное и неотъемлемое право завещать свое имущество и, следовательно, оставлять его семье. Единственное общее для всех требование — носить фай, старинную фламандскую накидку, поверх традиционного одеяния бегинок и самим хоронить умерших сестер.
Как уже говорилось, я направился к большому монастырю, когда там начиналась вечерняя молитва, и, придя вовремя, успел увидеть, как бегинки входили в церковь. На пороге они снимали свою черную шерстяную накидку и покрывали голову куском ткани, сложенным наподобие головного убора наших "серых сестер". Пока они это делали, мне удалось увидеть на мгновение лицо каждой из монахинь; среди них было много некрасивых и старых, но зато попадались и молодые, семь или восемь из них были прехорошенькими. Когда я стал разглядывать одну из таких, отличавшуюся крайней бледностью, мой проводник посоветовал напомнить ему, чтобы он объяснил мне, в чем причина этой особой бледности. Я никогда не забываю подобных советов и потому, не дожидаясь конца службы, вышел из церкви и сделал ему знак следовать за мной. Едва оказавшись на улице, я настоял на том, чтобы он сдержал свое слово.
Так вот, как я уже говорил, в общину бегинок могут вступить женщины любого возраста, и, хотя они не приносят монашеских обетов, редко случается, чтобы какая-нибудь несчастная девушка, вступив в общину, осмелилась бы затем выйти из нее. И потому там происходит то, что всегда происходит за монастырской оградой, то есть пост и молитва оказываются бессильны против искушения дьявола и мирские желания преследуют бедных затворниц даже у подножия распятия. И тогда, в надежде дать выход бурлящей в их жилах и сжигающей им сердце крови, они молят даровать им либо терновый венец, которым был стиснут лоб Христа, либо копье, которое вонзили ему в подреберье, либо гвозди, которыми пробили его руки и ноги.
И случилось так, что один из привратников большого монастыря бегинок узнал от своей жены, к которой они обращались за советом, в каком гибельном состоянии находятся некоторые сестры. Склонный во всем искать выгоду, как это присуще фламандцам, он решил, что искушения плоти можно обложить тайной данью: с этой целью он приобрел целый набор власяниц и плеток и стал давать их напрокат на день, неделю или месяц, в зависимости от того, насколько неистовы были атаки Сатаны;
начинание, как и можно было ожидать, имело полный успех: побежденный рано или поздно дьявол должен был окончательно отступить.
Сатана оказался в полной растерянности и уже готов был отказаться от своей губительной затеи, в которой ему так плохо удалось преуспеть из-за хитрого расчета фламандца, как вдруг, переступив порог большого монастыря бегинок, он заметил девушку лет семнадцати-восемнадцати, пришедшую со слезами на глазах и душевной болью искать в одиночестве спасение от любви. Как выяснилось, она собиралась выйти замуж за молодого человека, обожаемого ею, но он покинул ее ради более богатой женщины; с тех пор бедняжка обрела убежище в вере и, приняв свое отчаяние за призвание свыше, решила искать умиротворение среди благочестивых дев, казавшихся ей с виду столь спокойными.
Она была той самой добычей, о какой мог мечтать Сатана, желавший в последний раз испытать свою власть. И вот несчастная девушка, обманутая в своих ожиданиях, стала ощущать, как с каждым днем ее лихорадка усиливается и с каждой ночью становится все нестерпимее. Целомудренная, как Богоматерь, она поведала о своих неведомых доселе горестях подруге; та же, будучи одной из первых клиенток привратника, распознала недуг, от которого прежде страдала сама, и указала средство, к которому прибегла и которое ее излечило. Но на этот раз Сатана решил, что он признает себя побежденным лишь в последней крайности; и потому власяница истерлась до дыр на девичьей коже, плетка истрепалась на нежном теле, но ни синяки, ни раны не принесли девушке ни малейшего облегчения. Подруга бросилась к привратнику; тот глубоко задумался и пообещал за определенную мзду раздобыть в течение трех дней новое орудие покаяния, которое наверняка заставит Сатану отступить. На третий день бедняга принес огромный крест в человеческий рост, весь утыканный гвоздями. Новое средство, как можно догадаться, заключалось в том, что на этот крест нужно было лечь, раскинув руки и обратив лицо к земле.
Около месяца бедное дитя пользовалась этим чудовищным охладительным средством, целыми часами лежала на кресте, а когда поднималась с него, то все ее тело представляло сплошную рану; навещавшая ее мать замечала, что дочь с каждым днем становится все бледнее и слабее, и, полагая, что причина этой бледности и слабости — любовь, уходила, проклиная того, кто довел ее дитя до подобного состояния. Наконец, как-то утром она вошла в келью затворницы раньше, чем обычно, и нашла ее лежащей без чувств на истязающем кресте, с помощью которого она вот уже месяц тщетно пыталась успокоить свою страсть, не в силах ее побороть.
Позвали врача; врачи всегда мыслят философски и потому, вообще говоря, являются врагами всего того, что противоречит зову природы и нарушает естественный ход вещей. Ну а этот был после революции 1830 года в особенности настроен против религиозных общин; так что, когда он увидел раны, которыми было покрыто тело девушки, и когда ему показали орудие, которое их нанесло, он решил устроить грандиозный скандал. Но мать девушки умоляла его не делать этого и проявила такую настойчивость, что в конце концов он поклялся скрыть этот факт от всех, кроме властей. Мать пыталась отговорить его и от этого решения тоже, но уж тут он проявил непреклонность, заявив, что это было бы преступлением с его стороны. И в самом деле, в тот же день врач заявил о случившемся, после чего привратника изгнали из монастыря, не поднимая при этом лишнего шума, и, как нетрудно понять, тайна так и осталась тайной.
Когда монахини стали выходить из церкви, я поискал глазами ту бледную и хорошенькую девушку, но благочестивые девы снова завернулись в свои накидки, и узнать ее было уже невозможно.
Так как вторая история, которую рассказал мой проводник, оказалась еще неприличнее, чем первая, я предположил, что если у него есть для меня еще и третья история, то ее уж точно нельзя будет рассказать вслух, и отослал его, заплатив ему за труды, после чего отправился ужинать в гостиницу "Нидерланды".
Благодаря яркому свету луны, мои дневные изыскания вполне можно было продолжить и в вечернее время, и, так как я оставил напоследок лишь те достопримечательности, какие следовало осматривать снаружи, у меня изначально была уверенность, что они нисколько не потеряют своей поэтичности при таком ночном осмотре.
И правда, не знаю, можно ли увидеть что-либо более чудесное и живописное, чем ратуша при лунном свете, если смотреть на нее со стороны фасада, а не со стороны улицы Высоких ворот. Действительно, фасад представляет собой достаточно невыразительную череду колонн, поставленных в несколько ярусов на манер Виньолы, тогда как все доступные воображению кружевные каменные узоры струятся, взметаются вверх, повисают, вновь взлетают и обрушиваются вниз на противоположной стороне здания: это творение Юстуса Подлета, соединяющее в себе самую изощренную готику с ренессансом начала его расцвета.
В нескольких шагах от ратуши, на углу улицы святого Иоанна, возвышается набатная башня, изумительное квадратное сооружение, шпиль которого и по сей день венчает в качестве флюгера византийский дракон, снятый жителями Брюгге с одной из константинопольских мечетей, а позднее похищенный у них гентцами после битвы при Беверхолте, где Людовик Мальский потерпел поражение от Филиппа Артевелде; башня эта играет огромную роль в жизни Гента. И в самом деле, стоило жителям какого-нибудь города добиться от своего сеньора признания прав коммуны, иными словами, получить свободу, как они тотчас же начали строить башню, соперничавшую с башнями феодальных замков, и называли ее набатной; на ней вешали колокол, каждый удар которого звучал как призыв к оружию и который заменял народу барабан и трубы; и потому, как только гентцы добились от Филиппа Эльзасского признания прав коммуны, каменщики и литейщики тут же принялись за дело: жители добровольно заплатили налог, кто сколько мог, в зависимости от личного состояния, и приступили к строительству набатной башни и отливке колокола. Набатная башня по-прежнему стоит на месте, а вот старого знаменитого колокола больше нет: он весил 12 485 фунтов и назывался Роланд; на нем выпуклыми буквами было написано на фламандском языке двустишие, примерный перевод которого таков: