В мае 1810 года другой смельчак, Наполеон, велел открыть для него двери часовни герцога Карла; и, хотя то было время его наивысшей славы, он, словно догадываясь о том, что его тоже ожидают свои Муртен, Грансон и Нанси, благочестиво пожертвовал десять тысяч франков на украшение часовни герцога Карла и герцогини Марии.
Правда, он уже позаимствовал из этой часовни самое красивое украшение, преподнеся его в дар Парижскому музею. Мы имеем в виду статую Богоматери с младенцем Иисусом, изваянную Микеланджело.
Вот история этой флорентийской скульптурной группы, которую с удивлением обнаруживаешь затерянной в тумане Фландрии.
Произведение несравненного резчика по мрамору предназначалось Генуе, и, когда оно было завершено, власти города послали за ним одно из многих своих судов; но на обратном пути это судно захватили голландские корсары, которые бороздили в ту пору моря, водрузив на своих мачтах метлу вместо флага. Корсар счел себя чудовищно обманутым, увидев, что весь груз захваченного судна составляет статуя Богородицы; поэтому первым его побуждением было разбить ее вдребезги и выбросить за борт. Однако по здравом размышлении он решил, что эта статуя хоть что-нибудь да стоит и все же лучше получить за нее хоть какие-то деньги, чем ничего не получить. В итоге он прибыл с добычей в Амстердам, где благодаря художественному чутью, уже развитому у голландцев к тому времени, продержал ее два года, за все это время так и не сумев найти для нее ни одного покупателя. Наконец, какой-то купец из Брюгге, по имени Питер Мус крон, увидев скульптурную группу, возымел мысль преподнести ее в дар церкви Богоматери.
Поскольку голландский корсар спешил освободиться от залежалого товара, то, перед тем как выйти в море, он дал распоряжение своему доверенному лицу избавиться от статуи, отдав ее за любую цену, и тот вообразил, что заключил выгодную сделку, поймав славного купца из Брюгге на слове и согласившись на предложенные им пятьдесят флоринов. Купец же, увидев, с какой легкостью ему уступают товар, счел себя обокраденным и предложил взамен десять флоринов, чтобы расторгнуть сделку. Но тот, кому корсар доверил сбыть скульптуру, не отступил, и в итоге бедный Питер Мускрон оказался, как говорят торговцы, в дураках, приобретя шедевр Микеланджело за пятьдесят флоринов. И тогда, поскольку в его собственных глазах такой подарок выглядел чересчур скромным для того, чтобы получить от церкви то, что ему требовалось, а именно, гробницу в одной из ее часовен, он взял на себя обязательство возвести за свой счет мраморный алтарь, на который будет поставлена эта скульптурная группа. Питер Мускрон скрупулезно исполнил оба свои обещания и, благодаря этому, был погребен рядом с алтарем.
Возвращенная Бурбонами, скульптурная группа Микеланджело снова заняла свое место в часовне Карла Смелого.
Но времена благоденствия для столицы Фландрии быстро закончились, эпоха Реформации повлекла за собой гражданские смуты, а вслед за ними начался упадок в торговле. А ведь именно торговля приносила Брюгге богатство. Город постепенно разорялся, и его процветание, длившееся четыре века, сошло на нет быстрее, чем за полстолетия. С тех пор некогда шумный Брюгге впал в угрюмое безмолвие и не оставил никакого следа в происходивших затем политических событиях; и если не принимать в расчет мятежи, время от времени возвращавшие его к жизни, то Брюгге, по мнению одного из его обитателей[15], стал похож на города, описанные в арабских сказках, где, кажется, все погружено в сон.
Благодаря железной дороге, торжественное открытие которой состоялось всего три дня назад, мы застали Брюгге в период одного из его приступов сомнамбулизма и воспользовались этой непривычной суматохой, чтобы постараться раздобыть карету, лошадей и кучера, однако это оказалось делом непростым; тем не менее, в результате поисков, в которых нам помогал один из местных жителей, мы, наконец, получили желаемое. Пообещав извозчику, что спать его упряжке по дороге не придется, мы отправились в Бланкенберге с единственной целью взглянуть на океан, который вот уже три или четыре года мне не доводилось видеть и по которому я начал тосковать.
К несчастью, океан никак нельзя было разглядеть. Мы взбирались на дюны, пытаясь увидеть его оттуда, но все было затянуто пеленой стоявшего над ним тумана, и нам пришлось довольствоваться доносившимся до нас глухим рокотом волн. Но мы убедились в том, что океан по-прежнему на месте, и этого нам было довольно.
Пообедав в Бланкенберге, очаровательной деревушке в голландском духе, все население которой состоит из рыбаков, мы вернулись ночевать в Брюгге.
На следующий день мы вернулись в Брюссель; там меня ждало письмо от г-на Ван Прата: король, соблаговоливший обратить внимание на то, что мы с ним так и не встретились, приглашал меня отобедать послезавтра в Мехелене.
Дело в том, что в этот день в главном городе второго округа провинции Антверпен проходил большой религиозный праздник.
Там отмечали 850-й юбилей Богоматери Хансвейкской.
850-ЛЕТНИЙ ЮБИЛЕЙ
Я принял приглашение с тем большим удовольствием, что с самого начала моего пребывания в Бельгии постоянно слышал разговоры о юбилее в Мехелене.
Справедливо будет сказать, что, после Богоматери Ло-ретской и Богоматери с горы Кармель, Богоматерь Ханс-вейкская — одна из самых почитаемых в христианском мире.
Ее первое явление людям, как это было и в случае с ее соперницами, представляло собой чудо. В один прекрасный день на реке Диль остановился корабль необычной и невиданной формы; рыбаки поднялись на борт и обнаружили там статую Богоматери, которой они поклоняются и по сей день. Остановка корабля указывала на желание мадонны, чтобы именно на этом месте был воздвигнут храм в ее честь. Желания ее не осмелились ослушаться, и там возвели первую церковь, которая была разрушена в 1578 году; новую построили в 1676 году.
И вот 15 августа 1838 года исполнилось ровно 850 лет с того дня, как Богоматерь Хансвейкская столь очевидным образом выказала свое расположение обитателям Мехелена, и цель праздника, на который я был приглашен, состояла в том, чтобы торжественно отметить эту радостную годовщину.
В этот день и речи не было о том, чтобы ехать по железной дороге; правда, поезда отходили каждые полчаса и каждый состав удлинили на пятьдесят вагонов, но достаточно было взглянуть на толпу, запрудившую станцию, как становилось ясно, что, как бы часто ни ходили поезда и как бы ни увеличивали их длину, они не смогут к тому часу, когда мне следовало прибыть в городскую ратушу, вывезти и половины тех, кто стоял в этой очереди. И тогда я решил просто-напросто отправиться на поиски кареты; наконец, с великим трудом, за два луидора, мне удалось нанять на весь день коляску.
От Брюсселя до Мехелена четыре льё, но, тем не менее, вся эта длинная дорога была заполнена пешеходами, которые шли почти такой же плотной массой, как полк солдат на марше; мужчины и женщины продвигались вперед степенно, как и подобает истинным бельгийцам, которые считают ниже собственного достоинства предаваться развлечениям, подобно fra nsch e-pad den[16] или франко-тр ё п а м. К тому же, вероятно, они опасаются, что их могут принять за французских крыс, как нас именуют между собой самые вежливые из них.
Впрочем, в те два или три дня, что я находился в бельгийской столице, меня поражала наметанность глаза брюссельских чичероне. Стоило мне выйти из гостиницы, как меня осаждали со всех сторон: одни предлагали проводить меня во дворец принца Оранского, другие — в церковь святой Гудулы, третьи — в ратушу, четвертые — в ботанический сад. Как ни старался я приноровиться к шагу шедшего впереди местного жителя, перенять местные повадки и насвистывать ушедшие в прошлое мелодии, во мне, непонятно почему, тут же безошибочно распознавали француза. Признаюсь, это сильно меня задевало: мне-то казалось, что, если я ношу брюки широкого покроя, держу руки в карманах, в петлице у меня лента ордена Леопольда и я не открываю рта, меня не отличить от бельгийца; но скоро мне стало понятно, что это заблуждение с моей стороны. Так что, в конце концов, я мужественно с этим смирился и вот уже два или три дня даже не пытался больше скрывать свою национальную принадлежность.