— Ну, ничего не поделаешь! Тогда дайте мне яиц, и я этим удовлетворюсь.
— Утром у меня их было четыре дюжины.
— Мне столько не нужно; сварите мне пять или шесть всмятку.
— Нужно вам сказать, что у нас, валлонов, принято разводить домашнюю птицу.
— Разводить по курятникам?
— О, теперь я вижу, что вы не фламандец! Да вы просто шутник! Ну и хорошо, потому что мы, валлоны, видите ли, не можем…
— Довольно, довольно! Уже ясно: вы терпеть не можете фламандцев, так ведь? Вы совершенно правы. Вернемся, однако, к яйцам.
— Да, яйца… Так вот, я положила их наседкам высиживать.
— Черт бы вас побрал! И что, ни одного не осталось?
— Да нет, одно, кажется, где-то осталось… Индюшачье…
— Индюшачьим яйцом вовсе не надо пренебрегать. Где оно, это яйцо?
— Оно совсем свежее, снесенное сегодня утром.
— Прекрасно.
— Теперь у вас будет королевский ужин. Смотрите, — продолжала хозяйка, открывая дверцу шкафчика, — какое оно большое!
И в самом деле, по размерам яйцо напоминало страусиное.
— Ну-ка, живо вскипятим воду! Я умираю от голода.
— Потерпите немного: у нас тут всегда на огне вода стоит. Нет, вы только посмотрите! — добавила хозяйка, разглядывая яйцо.
— Что там еще такое? — спросил я в испуге от ее обескураженного вида.
— Опять этот бездельник Валентин сыграл со мной шутку!
— Какую шутку?
— Он его выдул!
— Что выдул?
— Да, яйцо же, черт побери!
— Как это выдул?
— Нуда, выдул. Этот негодник, представьте себе, хуже хорька! Он помешан на яйцах. Если ему удается выкрасть яйцо из гнезда, кончено дело: он булавкой прокалывает в нем по отверстию с каждой стороны, выдувает его содержимое в ладонь и проглатывает еще теплым. Теплые яйца очень полезны для желудка.
— Так что, негодяй выдул это яйцо?
— Ну да, я же говорю.
— Индюшачье яйцо!
— А какая разница? Надо видеть, как ему это идет на пользу! Он силен, точно богатырь! Красивый малый! Да вы увидите его завтра.
— О да, я попрошу, чтобы мне его показали. Уж я его поприветствую. Вот каналья!
— Эй, госпожа хозяйка, — произнес носильщик, открывая входную дверь, — вот багаж бельгийца, который у вас остановился.
При свете лампы я узнал свой чемодан и подошел к двери; кондуктор омнибуса не обманул: все было на месте.
— Так вы все-таки бельгиец? — спросила хозяйка.
— Да нет же, правда, я не бельгиец, я француз. Хотите посмотреть мой паспорт?
— Тогда почему ты говоришь, что господин — бельгиец? — продолжила хозяйка, обращаясь к носильщику.
— Черт побери! Я говорю, что он бельгиец, так как он приехал из Брюсселя.
— И правда! — сказала хозяйка, словно пораженная справедливостью этого умозаключения.
Я понял, что дело принимает плохой для меня оборот и мне грозит остаться не только без ужина, но и без ночлега. Так что я поспешил втащить свой багаж на кухню и заплатить рассыльному, после чего позвал служанку и велел ей отнести вещи в мою комнату.
— Вашу комнату? А она у вас есть? — спросила девушка.
— Еще нет, но я надеюсь, что ваша хозяйка согласится предоставить мне одну.
— Вержени, отведите господина в тридцать пятый номер, — сказала хозяйка.
— Идите за мной, господин фламандец, — промолвила девушка, взяв свечу.
— По крайней мере, — заметил я, тяжело вздохнув, — распорядитесь, чтобы мне принесли в номер кусок хлеба, воды и сахара.
— Вам принесут все, что вам нужно, не беспокойтесь.
— Тогда всего хорошего.
— Всего хорошего. Какие требовательные эти фламандцы!
Мне явно не везло: в Брюсселе я не мог выдать себя за бельгийца, а в Льеже не желали признавать во мне француза.
Я последовал за Вержени, как по-валлонски называла ее хозяйка, на четвертый этаж; там она, наконец, остановилась и открыла дверь моей комнаты; при виде подступов к ней я, признаться, не надеялся, что она окажется такой чистой.
— Сюда! — сказала Вержени, поставив свечу на камин. — Надеюсь, вам тут будет хорошо, господин фламандец.
— Замечательно, — ответил я, — только не забудьте про хлеб, воду и сахар.
— Вам сейчас принесут все это.
— Хорошо. Я жду.
— Ну вот и правильно, ждите, — сказала дев\ шка и удалилась.
Я прождал добрых полчаса, а потом, увидев, что мне ничего не несут, взял свечу и спустился на кухню. В доме все спали. Я вынул часы: было пол-одиннадцатого. Поднявшись к себе в комнату, я записал в путевом дневнике:
"Навсегда запомнить гостиницу "Альбион"".
ЛЬЕЖ, УВИДЕННЫЙ ВО ВРЕМЯ ЗАВТРАКА
Усталость моя была настолько велика, что, несмотря на жесткость кровати, проснулся я только в девять утра. Я сразу же встал и, поскольку после вчерашнего мне было ясно, что требовать завтрак бесполезно, тотчас попросил, чтобы мне указали, где находится дом архивиста г-на Полена, к которому у меня имелось рекомендательное письмо; он жил на улице Пьеррёз, неподалеку от крепости, и дорога из гостиницы к его дому заняла у меня добрых полчаса. Я добрался туда, ощущая нестерпимый голод.
Когда г-н Полей вышел мне навстречу, я представился и отдал ему письмо г-на Ван Прата. Он из вежливости не пожелал раскрыть его, узнав, кто я такой, но, уступив моим настояниям, в конце концов прочитал его.
— Сударь, — сказал я, когда он закончил чтение, — вы как-то связаны с господином Ван Пратом, не так ли?
— Это мой друг.
— Его рекомендация убедительна?
— Он просит меня от своего имени и от имени его величества короля Бельгии сделать все возможное, чтобы доставить вам удовольствие.
— А вы, сударь, расположены удовлетворить просьбу вашего друга и желание короля?
— В высшей степени.
— Тогда, господин Полей, вы можете сделать для меня нечто чрезвычайно приятное.
— Что именно? Говорите сию же минуту.
— Предложите мне позавтракать.
— Что?! — воскликнул г-н Полей. — Да с превеликим удовольствием! Так вы еще ничего не ели с утра?
— Последний раз я ел в Брюсселе.
— В Брюсселе? А когда вы оттуда приехали?
— Вчера вечером.
— И не поужинали?
— Я не мог допроситься куска хлеба и стакана воды.
— Где же вы остановились?
— В гостинице "Альбион".
— Так это же лучшая гостиница в городе!
— Ну что ж, можно поздравить вас с остальными.
— Так вы, должно быть, умираете с голоду?
— В прямом смысле этого слова.
— Это невероятно.
— Простите, но в этом нет ничего невероятного: последний раз я ел ровно сутки назад, и вполне позволительно испытывать голод спустя сутки.
— Я не это имел в виду, — со смехом продолжал г-н Полей, — невероятно то, что вам так и не удалось получить ужин.
— Послушайте, мне следует кое в чем вам признаться, — сказал я. — По-моему, меня приняли за фламандца и именно это мне навредило.
— А, ну тогда ничего удивительного. Нужно заметить, что наше объединение с Бельгией — это своего рода брак по расчету; мы живем раздельно, и поэтому, если житель Льежа едет в Лёвен, он говорит: "Я еду во Фландрию".
— Но вы-то, — сказал ему я, — вы-то видите, что я француз?
— Конечно, и самый что ни на есть француз; так что, можете не беспокоиться, мы идем завтракать.
Однако, несмотря на его уверения, я начал испытывать некоторое беспокойство: дверь в столовую была открыта и из гостиной, где мы находились, нетрудно было увидеть,
что там не происходит никаких приготовлений; но через несколько минут пришел слуга и доложил, что кушать подано.
— Пойдемте, — сказал мне г-н Полей, — мы будем завтракать на моей террасе; оттуда вы сможете увидеть весь город; я хочу, чтобы вы с ним помирились.
— Честное слово, — сказал ему я, — вы нашли верное средство; город, которым любуешься за завтраком, это прекрасный город.
— Надеюсь, что вам не придется отказаться от своих слов.
И правда, я буквально вскрикнул от радости и восхищения; от радости — при виде завтрака, от восхищения — при виде панорамы города; поэтому я сел за стол так, чтобы любоваться этим зрелищем, одновременно воздавая должное трапезе.
Допуская, что описание этого восхитительного завтрака, столь желанного для меня, представляло бы весьма малый интерес для читателя, я ограничусь лишь указанием на два сорта вина, которые можно было бы порекомендовать знатокам: одно — это мозельское, браунебер-гер 1834 года, второе — рейнское, именуемое Молоком Богоматери, все равно какого года.