— Так ведь господин заказал ужин вчера вечером, — заявила девушка.
— Верно, — ответил я, — но мне его так и не подали.
— А сегодня утром господин потребовал карету.
— И это верно, но ее не нашли.
— Ну, это не имеет значения, — ответила девушка.
На мгновение я оказался сбит с толку логикой этого умозаключения, но затем, не желая признавать себя побежденным, попросил позвать хозяйку.
— Увы, это невозможно, — ответила мне служанка, — в этот день госпожа ходит в церковь: она на вечерней молитве.
— А господин Валентин?
— Он отыскивает яйца в гнездах.
Я повернулся к г-ну Полену.
— В котором часу отходит экипаж на Ахен? — спросил я его.
— Примерно через полчаса, — ответил он.
Понимая, что у меня, нет времени начинать судебный процесс против хозяйки, я бросил на стол 30 франков и вышел.
— Спасибо, господин фламандец, — поблагодарила девушка, провожая меня до двери.
Я взял свой дневник и написал:
"Errata[20]: вместо слов "Льеж, увиденный с высоты птичьего полета", следует читать: "Льеж, увиденный на уровне гостиничного воровства V
Мы пришли на почтовый двор в ту минуту, когда в экипаж уже запрягали лошадей. К счастью, в нем еще оставалось три свободных места внутри. Я побежал в контору, купил билет и хотел было положить его в карман не читая, но г-н Полей посоветовал мне взглянуть, что там написано.
Для большего удобства пассажиров надписи были и по-немецки, и по-французски; я прочел, что у меня место номер четыре и что мне запрещено меняться местами с соседом, даже с его согласия. Эта чисто военная дисциплина еще в большей степени, чем адская тарабарщина, на которой изъяснялся кучер, указывала на то, что скоро мы попадем во владения его величества Фридриха Вильгельма.
Я обнял г-на Полена и сел в карету. В назначенное время она тронулась с места.
Поскольку мое место было в уголке, то тирания его величества короля Пруссии не показалась мне столь уж невыносимой, и должен даже признаться, что я заснул таким глубоким сном, как если бы ехал по свободнейшей из стран на земле; но около трех часов ночи, то есть на рассвете, я проснулся из-за того, что карета не двигалась.
Подумав сначала, что случилось какое-то происшествие, что нас кто-то задержал или мы увязли в грязи, я высунул голову из окна. Но мое предположение оказалось ошибочным: никакого происшествия не случилось, и на прекраснейшей в мире дороге никого, кроме нас, не было.
Я вытащил из кармана билет, перечитал его от первой до последней буквы и, убедившись в том, что мне не запрещено разговаривать с моим соседом, спросил у него, как долго мы уже стоим.
— Минут двадцать, — ответил он.
— А позвольте спросить, что мы здесь делаем?
— Мы ждем.
— Ах так, мы ждем. А чего мы ждем?
— Мы ждем, когда наступит время.
— Какое время?
— Время, когда мы имеем право прибыть в Ахен.
— А что, для этого существует какое-то определенное время?
— В Пруссии все определено.
— А если мы прибудем раньше?
— Кондуктора накажут.
— А если позже?
— Тоже накажут.
— Ах так! Ну тогда, пожалуй, понятно.
— В Пруссии все понятно.
Я кивнул в знак согласия: ни за что на свете мне не хотелось перечить господину, который, по-видимому, имел столь твердые политические убеждения и который к тому же столь любезно и столь сжато отвечал на мои вопросы. Казалось, мое одобрение было ему приятно; меня это подбодрило, и я продолжал:
— Простите, сударь, а в каком же часу кондуктор должен прибыть в Ахен?
— В четыре часа тридцать пять минут утра.
— А если у него отстают часы?
— В Пруссии часы никогда не отстают.
— Будьте добры, доставьте мне удовольствие, объяснив это подробнее.
— Это же очень просто.
— То есть?
— Напротив кондуктора, сидящего наверху под навесом, расположены часы, запертые на ключ и показывающие то же время, что и часы на почтовом дворе. Ему известно, что в такое-то время он должен прибыть в такую-то деревню, в такое-то время — в другую, и он либо подгоняет, либо приостанавливает кучера, чтобы въехать на почтовый двор ровно в четыре часа тридцать пять минут.
— Я сожалею, что мне приходится проявлять подобную настойчивость, сударь, но вы так любезны…
— Что еще, сударь?
— Но если все так предусмотрено, то как же случилось, что теперь мы вынуждены ждать?
— Да потому, наверное, что кондуктор, подобно вам, уснул, а кучер этим воспользовался и поехал быстрее.
— Ну что ж, тогда я воспользуюсь остановкой и выйду на минутку из кареты.
— В Пруссии не выходят из карет.
— О, это, знаете ли, очень удобно. А то у меня было желание взглянуть, что это за замок вон там, с вашей стороны…
— Это замок Эммабург.
— А что это за замок?
— Тот самый, где приключилась ночная история с Эгинхардом и Эммой.
— Ах так! Будьте добры, пересядьте на мое место, и тогда я взгляну на замок хотя бы в окно.
— Я бы с радостью, сударь, но в Пруссии нельзя меняться местами.
— Ах, черт, ну да, верно, а я совсем запамятовал. Простите, сударь, и забудьте об этом.
— Этти пруклятые франтсузы, он есть так болтлифф, — произнес, не открывая глаз, толстый немец, с важным видом сидевший в своем углу напротив меня и не раскрывший рта с тех пор, как мы выехали из Льежа.
— Что вы сказали, сударь? — спросил я, живо обернувшись к нему, ибо меня не очень порадовало его замечание.
— Моя ничего сказат, моя спат.
— И правильно делаете, что спите, только не говорите во сне вслух, а если уж говорите, то лучше на своем родном языке.
Немец захрапел.
— Кучер, vorwarts[21] — крикнул кондуктор.
Дилижанс стремительно сорвался с места. Я поспешил выглянуть из окна, чтобы, по крайней мере, бросить взгляд на романтические руины, сведения о которых дал мне мой услужливый попутчик, но, к несчастью, дорога делала поворот, и они уже скрылись из вида.
В четыре часа тридцать пять минут, ни секундой раньше, ни секундой позже, мы въехали на почтовый двор. Немногие города соответствуют сложившемуся у нас представлению о том, как они должны выглядеть, об их названии и о той роли, какую они играли в истории, и в этом отношении мне не привыкать к разочарованиям, но признаюсь, что, оказавшись в четыре часа утра на Ратушной площади, увидев, как встает рассвет над памятником бургомистру Хору-су, увидев огромную пустынную площадь, на которой, подобно бронзовому призраку, возвышается статуя старого императора, украшенная странным орлом со взъерошенными перьями, я не мог не узнать столицу франкских королей и с почтением приветствовал императорский город, как по-прежнему называют его здешние жители.
Мы не будем сейчас излагать историю Ахена. Древний и современный город словно отделены друг от друга величественной тенью; это тень Карла Великого, родившегося здесь в 742 году и умершего здесь же в 814-м. Вполне вероятно, что ничего существенного не происходило здесь до этого и, вполне определенно, после этого.
Дело в том, что Карл Великий, истинный тевтонский король, был привязан к Ахену, своему германскому городу, совсем иначе, чем к Парижу, своему французскому городу. И потому даже сегодня все в Ахене хранит память о нем, и вы не найдете здесь ни одного древнего камня, с которым народ не связывал бы легенду о своем старом императоре.
МАЛЫЕ И ГЛАВНЫЕ РЕЛИКВИИ
Выйдя из гостиницы "Великий Монарх", избранной мною в качестве пристанища, я прежде всего отправился осматривать главную площадь, которую мне довелось пересечь на рассвете, и при повторном посещении счел ее исключительно своеобразной. Именно памятник императору Карлу Великому, изваянный в стиле времен императора Максимилиана, старый бронзовый орел с растрепанными потемневшими перьями и массивный дворец XIV века с башней Гранус и Рыночной башней формируют облик города, ставшего местом коронации всех этих стародавних императоров, призраков истории, которые являются нам, романтикам, волоча за собой во мраке прошлого свои бронзовые саваны.