— О сын мой! У вас в голове дурные мысли.
— Да, да, — прошептал архитектор, — да, очень дурные мысли, отец мой; поэтому я и позвал вас, чтобы вы помогли мне с ними справиться.
— Поведай мне все, сын мой, — сказал монах, присаживаясь.
— Отец мой, вам, наверное, известно, что архиепископ Конрад поручил мне построить собор?
— Да, известно, и он не мог бы найти более достойного архитектора.
— В этом вы ошибаетесь, отец мой, — ответил зодчий, понизив голос, словно ему было стыдно за унизительное признание, которое ему приходилось делать во имя истины, — я придумывал план за планом, и, возможно, среди них есть несколько, которые были бы достойны второстепенных городов, таких, как Вормс, Дюссельдорф или Кобленц; но тот, кто придумал план, достойный нашего города Кёльна, это вовсе не я, отец мой.
— Ах так! — произнес монах. — А нет ли возможности выкупить этот план у того, кто его придумал, за золото?
— Я предложил ему все, что у меня было, но в ответ он показал мне кошелек, набитый бриллиантами.
— А нет ли возможности забрать у него этот план силой? — спросил монах, так страстно желавший увидеть Кёльн королем Рейна, что помимо своей воли немного перешел рамки христианского милосердия.
— Я хотел забрать план силой, отец мой, но он расправился со мной, как с ребенком, приставив к моей груди мой же собственный кинжал.
— Значит, он не захотел расстаться с ним ни при каких условиях?
— Нет, захотел, и при одном единственном, отец мой.
— При каком же?
— Я должен отдать ему за это свою душу.
— Значит, этот архитектор — Сатана?
— Да, он самый.
— И ты говоришь, — ответил монах, ничуть не испугавшись, когда архитектор произнес это страшное имя, — что этот собор превратит Кёльн в жемчужину Германии?
— Он превратит его в главный город мира, отец мой.
— Великий Боже! — воскликнул священник, сложив ладони и воздев глаза к небу.
Потом он обернулся к архитектору.
— А ты очень дорожишь своей душой? — спросил он.
Архитектор взглянул на монаха, не выразив никакого удивления, ибо он понимал, уже смирившись с тем, что ему придется поступиться своей вечной жизнью, насколько ничтожна чужая вечная жизнь для человека, который осознает, что ценой этой вечной жизни его город станет самым прекрасным на свете.
— Отец мой, — сказал он, — разумеется, я дорожу ею как даром, которым наделил меня Господь и который я хотел бы ему вернуть, но, тем не менее, я готов ею пожертвовать, если эта жертва может сделать меня первым архитектором в мире.
— Я предпочел бы, — заметил монах, — чтобы ты принес эту жертву ради Господа, а не для самого себя. Но не суть важно, что именно побуждает тебя сделать это, если в выигрыше останется религия, и потому я приду тебе на помощь. Однако бойся гордыни, именно она тебя погубит.
— Как?! — воскликнул архитектор. — Я смогу получить этот план и не буду предан проклятию?
— Возможно.
— Но каким образом, отец мой? Скажите поскорее!
— Ты попытался применить подкуп и силу, но у тебя в запасе остается хитрость.
— Хитрость, отец мой… Но разве вы забыли о том, что в Писании дьявол именуется лукавым?
— И что ж с того? Каким бы лукавым он ни был, не в первый раз бедному монаху удастся с Божьей помощью взять над ним верх. Разве святой Антоний, который всю жизнь имел дело с дьяволом, в конце концов не победил его? Разве святой Варнава не ухватил его за нос раскаленными докрасна щипцами? Разве члены магистрата Ахена не перехитрили дьявола, отдав ему душу волка вместо человеческой души?
— Все это так! — подтвердил архитектор.
— Ну что ж, — сказал монах, — приходи исповедаться и причаститься в церковь святого Гереона, и, когда ты будешь в состоянии благодати, я скажу тебе, что нужно делать.
Архитектор последовал за отцом Клементом, исповедался и причастился. Затем, когда он вкусил тела Господа Иисуса Христа, монах повел его в свою келью и вручил ему некую христианскую реликвию, святость и действие которой не раз были проверены на деле.
— Вот, сын мой, — сказал ему монах, — возьми эту реликвию и нынче вечером, когда Сатана покажет тебе свой дьявольский план, возьмись за него рукой, словно хочешь получше рассмотреть его; Сатана же в это время будет удерживать его своей рукой, и тогда коснись ее этой реликвией, и, как бы ни хотелось ему удержать чертеж, обещаю тебе, он его выпустит из пальцев. Ну а тогда уж ничего не бойся, он станет вопить, угрожать, крутиться вокруг тебя, ты же держись твердо, не выпускай из рук реликвию и ничего не страшись! Господь сильнее Сатаны, и Сатана первым выбьется из сил.
— Но, отец мой, — сказал архитектор, — разве нет опасности, что, когда у меня не будет больше реликвии, Сатана вернется и свернет мне шею?
— Нет, если только ты будешь в состоянии благодати; но остерегайся смертных грехов.
— Тогда, — вскричал архитектор, — отец мой, я спасен! Мне не присущи ни чревоугодие, ни зависть, ни алчность, ни лень, ни гнев, ни похоть.
— Ты забыл про гордыню, сын мой; остерегайся гордыни: именно из-за нее пал прекраснейший из ангелов, и ты в свою очередь можешь погибнуть из-за нее.
— Я буду начеку, — сказал архитектор, — к тому же я смогу прибегнуть к вашей помощи, отец мой.
— Пусть ведет тебя Господь, дитя мое! — прошептал старец, благословляя его.
— Аминь! — произнес архитектор и отправился домой, где он провел остаток дня, предаваясь молитвам.
В назначенный час он направился туда, куда указал ему дьявол; но на месте гулянья было безлюдно и нигде не было видно ни старика, ни мужчины, ни ребенка. Архитектор прошелся в одиночестве, опасаясь, что дьявол не сдержит свое слово. Между тем пробило полночь, и с последним ударом колокола архитектор услышал, как за спиной у него раздался звучный, громкий голос:
— А вот и я.
Архитектор обернулся, дрожа от страха, ибо он не узнал в этом голосе тот, что был ему знаком. И правда, Сатана изменил не только голос, но и облик. Это уже не был невысокий старичок в черном камзоле, с горящими глазами и острой бородкой; это был великолепно сложенный красавец лет двадцати или двадцати пяти, с надменным лицом, высоким и бледным лбом, на котором еще читались следы небесного гнева. В одной руке он держал чертеж, а в другой — договор.
Зодчий отступил на шаг назад, потрясенный этой дьявольской красотой.
— На этот раз я узнал тебя, — сказал он, — и не нужно называть мне свое имя, ты — демон гордыни.
— Ну что ж, — ответил ему Сатана, — ты видишь, я тебя не обманул; ты готов?
— Да, — ответил архитектор, — но прежде, чем я поставлю подпись, покажи мне план: мне приходится платить тебе за него достаточно дорого, чтобы знать, что я покупаю.
— Ты прав, — ответил Сатана, — смотри же!
И, развернув план, он показал его архитектору, но не выпустил при этом из своих рук.
И тогда архитектор сделал то, что велел ему монах. Под предлогом, что ему надо взглянуть на план поближе, он взял пергамент снизу, тогда как Сатана продолжал держать его за верхний край; и, пожирая его при лунном свете взглядом, он в то же самое время незаметно поднял другую свою руку и коснулся священной реликвией руки, которой дьявол держал план.
Дьявол, обожженный до самых костей, с громким криком отпрыгнул назад, оставив драгоценную бумагу в руках архитектора.
— Во имя Отца, Сына и Святого Духа, — воскликнул архитектор, делая реликвией крестное знамение, — изы-ди, Сатана!
— Погоди-ка, — произнес дьявол, — еще не все кончено!
В ту же секунду архитектор увидел перед собой огромного льва, который хлестал себя хвостом по бокам и, разинув пасть и оскалив зубы, готовился проглотить его.
Но архитектор не дал запугать себя льву; тщетно свирепый зверь тряс своей гривой, метался вокруг и бросался на него: архитектор держал перед ним святую реликвию, и тот, постоянно отбрасываемый назад, в конце концов вынужден был отступить. Архитектор воспользовался этим и осенил себя крестным знамением. Чудовище издало страшный рык и исчезло.
В ту же минуту архитектор услышал громкий шум крыльев над своей головой. С высоты небес на него обрушился огромный орел, и за его могучими крыльями необъятного размаха не стало видно луны; однако у зодчего не было сомнений в том, что перед ним предстал Сатана в новом обличье, и, одной рукой по-прежнему прижимая к груди план, он показал царю птиц святую реликвию, зажатую в другой руке.