С начала строительства собора прошло уже почти четыре года, но архитектор не пропустил ни одного дня, лично наблюдая за работой своих мастеровых, чтобы собственными глазами удостовериться, что каждая деталь его плана осуществляется со всей тщательностью, и более уже не мог представить себе жизни вне этих колоннад и арок. И вот случилось так, что однажды ночью к нему в дом забрались воры, которым не было известно, что накануне он заплатил мастеровым и теперь у него не оставалось ни гроша; не найдя в его сундуках денег, которые они там искали, воры решили в отместку украсть всю его одежду и прихватили даже то, что он, раздевшись, оставил на стуле возле кровати. Наутро архитектор обнаружил, что он не может встать с постели, ибо ему не во что было одеться. Тогда он вызвал своего портного, который дал ему обещание к вечеру сшить весь гардероб, но принес его только через три дня; в итоге несчастный архитектор был вынужден оставаться в постели трое суток. И потому, когда портной, заставивший его так долго ждать, наконец, принес желанную одежду, архитектор высказал ему много упреков, но тон его при этом был умеренным, как и подобает уравновешенному и разумному человеку, ибо, как он и говорил, ему не был присущ гнев.
Тем временем начали разноситься слухи, что скоро на свете появится еще одно чудо, ибо, судя по тому, что уже было сделано, становилось ясно, каким обещает быть здание, когда его достроят; поэтому сюда началось уже своего рода паломничество из Франции, Германии и
Фландрии. И часто, осмотрев здание, эти паломники изъявляли желание увидеть и архитектора; так что, когда он возвращался из собора домой, нередко его поджидали группы чужеземцев, дабы увидеть человека, которому доставало смелости и гениальности для того, чтобы надеяться, что он сумеет довести до конца подобное начинание. Среди этих паломников попадались и женщины; и случилось так, что одна из них прониклась такой безумной страстью к нашему архитектору, что она сняла дом на улице, которая вела от его дома к собору, и, когда он проходил мимо, по дороге туда или обратно, всегда смотрела на него из окна, улыбаясь и провожая его глазами, пока он не исчезал из виду. Так продолжалось в течение трех недель, как вдруг однажды вечером, когда он возвращался домой, она бросила из окна букет, который упал к его ногам. Архитектор поднял его и, не подозревая ничего плохого, вошел в дом, чтобы отдать цветы кому-то из прислуги; но, по воле случая, никого из слуг там не оказалось, и ему самому пришлось подняться в покои прекрасной незнакомки, которая приняла его в комнате, наполненной самыми сладостными ароматами и тем сумеречным светом, что так опасен для неуверенных в себе сердец. А когда архитектор оказался там, ему уже было неловко тотчас же уйти. И потому он принял приглашение прекрасной паломницы ненадолго присесть подле нее. Однако едва он сделал это, как паломница призналась ему, что она приехала в Кёльн для того, чтобы взглянуть на собор, но вот уже месяц ее удерживает здесь любовь к архитектору; продолжая говорить ему подобные лестные слова, она обвила его шею своей прекрасной рукой и, прижавшись устами к его устам, наградила его тем долгим и жгучим поцелуем, который от губ проникает прямо в сердце. Но скромный архитектор, покраснев, тотчас же поднялся и произнес красноречивую проповедь о необходимости воздержания от искушений плоти, а закончив ее, удалился, несмотря на настояния и слезы паломницы, ибо, как он и говорил, ему не была присуща похоть.
После этих событий прошло примерно полгода; приток любопытных возрастал с каждым днем, потому что теперь и портал, и апсида были полностью закончены; и, хотя одна из башен достигала всего двадцати одного фута в высоту, другая поднялась уже на сто сорок футов, и нетрудно было представить, какой она будет, когда достигнет своей конечной высоты, которая должна была составить пятьсот футов; но чем выше вырастал собор, тем сильнее архитектора изводила мысль о том, что здание так и останется незаконченным, и тем сильнее его мучил страх, что имя его будет забыто и безвестно; и вот, уступая этому страху, он решил сделать из букв собственного имени балюстраду, которая должна была опоясывать площадку одной из башен; таким образом, его имя сразу же станет бросаться в глаза и, пока будет стоять собор, будет жить и его имя. Приняв такое решение, архитектор успокоился и собрался приступить к его осуществлению уже на следующий день.
Но в ту минуту, когда он принял это решение, его вызвал к себе архиепископ, желавший, по его словам, показать зодчему различные реликвии, которые он только что получил; архитектор спустился со своей башни и направился в архиепископство, где он застал монсеньора Конрада в весьма приподнятом настроении, поскольку только что ему из Милана доставили головы трех волхвов — Каспара, Мельхиора и Валтасара, увенчанные драгоценными золотыми коронами, которые были украшены бриллиантами и жемчугом. Архитектор благоговейно преклонил колени перед этими святыми реликвиями, прочел молитву и, поднявшись, горячо поздравил епископа с тем, что он получил такой дорогой и чудесный подарок.
— Все так, — сказал епископ, — но только что я получил от императора Константинополя нечто еще более ценное.
— В самом деле? — спросил архитектор, — Неужели частицу истинного креста, найденного императрицей Еленой?
— Нет-нет, кое-что более ценное.
— Неужели терновый венец, данный в залог императором Бодуэном?
— Нет, еще ценнее.
— Что ж это?
— Проект самого прекрасного из всех когда-либо построенных зданий.
— В самом деле? — спросил архитектор, пренебрежительно усмехаясь.
— Этот проект так же далеко превосходит все остальные планы, как солнце превосходит звезды, ибо все остальные планы — творение ума человеческого, этот же — творение самого Господа, посланное с одним из ангелов царю Соломону.
— Так это проект Иерусалимского храма? — воскликнул архитектор.
— Да.
— Любопытно было бы взглянуть на него.
— Приподними этот занавес, — сказал архиепископ, указывая на стенной ковер, закрывавший раму.
Архитектор с поспешностью подчинился и увидел божественный проект, который он одним взглядом сумел охватить во всех его мельчайших деталях.
— Ну как? — спросил архиепископ. — Что ты скажешь об этом проекте?
— Подумаешь, — промолвил архитектор, презрительно вытянув губы, — мой проект лучше.
В тот же миг в ушах архитектора прогремели раскаты дьявольского смеха: он узнал смех Сатаны; устояв перед шестью другими смертными грехами, архитектор впал в грех гордыни.
Он стремглав бросился в церковь святого Гереона, надеясь застать там отца Клемента; но, увы, отец Клемент предыдущей ночью скончался от апоплексического удара. В ту минуту, когда зодчему сообщили эту новость, в его ушах снова прогремели раскаты так уже напугавшего его сатанинского смеха и дрожь прошла по всему его телу, до самого сердца, заставив его похолодеть.
Однако архитектор призвал все свое самообладание, и поскольку никакая физическая боль его не мучила, он мало-помалу воспрянул духом и решил вернуться в собор, надеясь, что восторг, который он всякий раз испытывал перед лицом своего творения, изгонит остатки страха, затаившегося в глубине его сердца.
Зодчий постарался скрыться внутри собора, но скоро почувствовал, что ему не хватает воздуха и он задыхается там, как в могиле; тогда он поднялся по лестнице на площадку. Выйдя на нее, он начал взбираться по лесам и добрался до приставной лестницы, которая вела на вершину башни. Эта вершина башни была самой высокой точкой здания, и оттуда архитектор обычно обозревал весь строящийся ансамбль.
Ничто, казалось, не изменилось: все были заняты своим делом и усердно трудились; наконец, прозвучал сигнал, извещавший о конце рабочего дня, поскольку уже начинало темнеть. Архитектор слышал, как расходятся, напевая, строители, довольные тем, что они успели сделать в течение дня. И он остался один, как это обычно бывало, ибо, как мы уже говорили, он всегда уходил последним.