Величественно, как подобает королю, опускалось солнце, освещая теперь лишь самые высокие крыши. Вскоре и город, и река оказались полностью погружены во мрак; но какое-то время вершина башни, построенной пока лишь на треть, еще оставалась освещенной, и архитектор, купаясь в лучах заходящего солнца, с гордостью думал о том, что, когда башня достигнет полной своей высоты, она будет похожа на светящийся в ночи маяк. Наконец, солнце медленно покинуло каменную громаду, и архитектор подумал, что ему пора спускаться.
Но тщетно искал он приставную лестницу: она исчезла.
Впрочем, в этом не было ничего необычного: кто-то из рабочих, полагая, что архитектор уже ушел, мог убрать лестницу; однако в тех обстоятельствах, в каких архитектор оказался, он начал испытывать беспокойство. Во-первых, он, по своей привычке, почти ничего не съел за завтраком, а поскольку архиепископ вызвал его к себе около двух часов пополудни, то он совершенно забыл и об обеде. И теперь его начал обуревать голод; к тому же стоял октябрь и по ночам становилось прохладно; архитектор пытался тем или иным способом спуститься с башни, но, несмотря на всю свою ловкость, так и не сумел это сделать. И тогда он стал звать на помощь, но, поскольку перед тем как прибегнуть к этому средству он потерял больше часа на бесполезные попытки спуститься самостоятельно, улицы уже опустели, а голос его, хотя зодчий сам того и не осознавал, был полон такого отчаяния, что редкие запоздалые прохожие пугались этих странных ночных криков и, вместо того чтобы остановиться и поспешить ему на выручку, ускоряли шаги.
Архитектор был вынужден смириться со своим положением, но для этого требовалась определенное мужество. Площадка на вершине башни представляла собой совершенно открытое пространство, и спрятаться там было негде. В довершение всего, к одиннадцати часам собралась ужасная гроза. Уснуть было невозможно, к тому же архитектору пришлось принять сидячее положение, потому что время от времени налетали такие порывы ветра, что, если бы он остался стоять, его наверняка снесло бы с башни, ведь перил там не было; гроза же тем временем приближалась.
В половине двенадцатого она докатилась до Кёльна, и прозвучали первые раскаты грома. Время от времени молнии, казалось разверзавшие небеса до последних глубин, распахивали густую массу туч и на мгновение озаряли город и реку фантастическим светом. И тогда архитектору чудилось, что город по форме напоминает льва, туча — орла, а река — змея.
Без четверти двенадцать все это море туманной мглы, подгоняемое ветром в сторону собора, остановилось прямо над башней, как иногда застывают облака на горной вершине. Теперь архитектор оказался в центре бури. Гром гремел у него над головой, молнии вились вокруг него.
Как только начало бить полночь, раздался странный незнакомый шум; невыносимо запахло серой, и, едва лишь часы церкви святых Апостолов пробили в последний раз, за спиной архитектора прозвучали раскаты так хорошо знакомого ему смеха. Он обернулся и оказался лицом к лицу с Сатаной.
На этот раз настала его очередь оказаться во власти противника.
Архитектор понял, что он погиб, ибо бежать ему было некуда. Однако, когда Сатана протянул к нему руку, он сделал шаг назад, что дало ему время произнести покаяние. И тогда Сатана, видя, что душа зодчего во второй раз вот-вот ускользнет от него, ринулся к нему и одним прикосновением столкнул его с вершины башни.
Но, как ни быстро он это проделал, молитва зодчего успела достичь Божьего престола, и, когда Сатана кинулся к своей жертве, чтобы утащить ее за собой в ад, она уже была в объятиях двух ангелов, уносивших ее на небо.
На мгновение Сатана оцепенел, но затем ринулся вслед за небесными посланниками, как смерч пронесся рядом с ними и, обращаясь к бедной душе, снова выкрикнул то самое слово, которое так долго терзало заключавшую ее телесную оболочку: "Неизвестно! Неизвестно!"
И в самом деле, предсказание Сатаны сбылось: собор, возведение которого было прервано, остался стоять именно в том виде, в каком его застала эта роковая ночь, а когда было решено продолжить его строительство, никто так и не смог найти план, в соответствии с которым оно было начато, и, несмотря на все изыскания, проведенные с того времени учеными, имя архитектора собора так никогда и не удалось узнать.
Бедная душа на небе знает, что она забыта на земле, и это наказание ниспослано ей за гордыню.
Но даже оставаясь незаконченным, собор все равно являет собой чудо из чудес; поэтому жители Кёльна не теряют надежды, что когда-нибудь его все-таки достроят, и подъемный журавль, когда-то переносивший камни, по-прежнему стоит на площадке, вытянув свою шею. Из двух башен, каждая из которых должна была достичь пятисот футов в высоту, одна осталась на отметке в двадцать один фут над уровнем земли, а другая, с вершины которой, согласно преданию, столкнули архитектора, достигла лишь трети задуманной высоты. Только клирос полностью завершен, и его венчает золотой крест: это дар Марии Медичи городу Кёльну в благодарность за оказанное ей там гостеприимство.
В часовне за главным алтарем стоит знаменитый ковчег, в котором, как вполне серьезно здесь утверждают, хранятся мощи трех царей-волхвов, пришедших с дарами к младенцу Иисусу; Фридрих I из рода Гогенштауфенов, захватив Милан и разрушив его, вывез оттуда неизвестно как оказавшиеся там останки трех волхвов и подарил их Райнальду, архиепископу Кёльнскому; тот, обрадованный тем, что получил столь драгоценные реликвии, решил построить достойную их церковь; поскольку происходило это в 1170 году и о соборе еще речи не было, он вызвал архитектора и велел сделать проект церкви. Когда проект был готов, он собрал рабочих и приказал начать строительство.
К несчастью, у достойного архиепископа рвения было больше, чем расторопности у рабочих; но так как раньше прелат был рыцарем и долгое время держал в руках копье, прежде чем взяться за крест, он, вполне естественно, был склонен время от времени прибегать к средствам телесного воздействия: хватал палку и изо всех сил обрушивал удары на самых ленивых, после чего, прибегая к средствам убеждения, произносил пламенные речи и объяснял, что работа совершенно необходима для спасения человеческой души. Так продолжалось какое-то время, но, поскольку с каждым днем рвение славного архиепископа возрастало, рабочие решили любой ценой избавиться от него. Как-то раз все они взобрались на уже возведенные в церкви подмости, прихватив с собой камни, а когда появился архиепископ, затаились так тихо, что славный прелат решил, будто в церкви никого нет, и направился к клиросу, чтобы достать из привычного места палку, служившую для подбадривания рабочих; но, когда он оказался посередине церкви, на него со всех сторон посыпался град камней. Архиепископ, которого не так-то легко было запугать, пытался какое-то время противостоять этой буре, но, видя, что противники, осмотрительно убрав приставные лестницы, оказались недосягаемы для него, начал отступать к двери. К несчастью, в голову ему попал большой камень, заставивший его рухнуть без чувств, после чего рабочие спустились с подмостей и прикончили его ударами молотка. Однако то ли Господь решил незамедлительно покарать их, то ли подобные действия естественным образом лишили их разума, но едва архиепископ испустил дух, как они, словно помешанные, разбежались по городу, крича во все горло и без разбора нанося удары. И с ними произошло то же самое, что случилось с архиепископом: потерявшие терпение горожане поднялись против рабочих, бросились преследовать их и перебили всех одного за другим, как диких зверей.
Справедливость восторжествовала, но три царя-волхва остались без крова; их поместили в какую-то временную церковь, а чтобы заставить их набраться терпения, для них изготовили роскошную раку, сплошь покрытую золотыми пластинками и инкрустированную драгоценными камнями; сверх того, три головы, выставленные в один ряд возле раки, увенчали тремя великолепными золотыми коронами, украшенными бриллиантами и жемчугом, каждая весом в шесть фунтов, а над головами выложили надпись из рубинов, обозначавшую имена волхвов: Каспар, Мельхиор и Валтасар.