Все они были убиты за один день, причем с такой изощренной жестокостью, на какую способны только готы; лишь одной из них, по имени Кордула, вначале удалось спастись: она забралась на корабль и спряталась там под скамьей, но, когда наступила ночь и она увидела, что небеса распахнулись, приняв десять тысяч девятьсот девяносто девять ее подруг, ей стало так стыдно за собственное малодушие, что в тот же миг она отдала себя в руки палачей и, будучи немедленно предана смерти, еще успела догнать остальных, пока за ними не захлопнулись небесные врата.
Останки святых дев были бережно собраны и перенесены в одну из церквей. Правда, самых ценных останков как раз и недоставало, ибо, несмотря на все поиски, тело святой Урсулы так и не удалось найти. Но однажды, когда святой Куниберт произносил проповедь, вокруг его головы стала кружиться голубка; святой подумал, что неспроста Господь направил к нему свою посланницу, и он последовал за ней за городскую стену. Подлетев к подножию какого-то тополя, голубка принялась скрести землю своими розовыми лапками. Тогда в этом месте начали копать и обнаружили там тело святой Урсулы.
Помимо полотна, изображающего прибытие в Кёльн одиннадцати тысяч девственниц, в церкви хранится еще одно, где отражено необычайное мученичество Комана и его невесты Урсулы. Не забыт и святой Пантул: посвященный ему алтарь расположен почти напротив Золотой комнаты.
РЕЙН
Нам, французам, трудно понять то глубокое почтение, какое немцы испытывают к Рейну. Для них это своего рода охранительное божество, скрывающее в своих водах, помимо карпов и лососей, многочисленных наяд, ундин, добрых и злых духов, которых поэтическое воображение местных жителей видит днем сквозь пелену синих вод, а по ночам — то сидящими по берегам, то бродящими по ним. Для немцев Рейн — это символ всего на свете; Рейн — это сила, Рейн — это независимость, Рейн — это свобода. Как у любого человека или, скорее, как у любого божества, у Рейна есть свои пристрастия. Рейн любит и ненавидит, ласкает и крушит, спасает и проклинает. Для одних его воды — нежнейшее ложе из водорослей и роз, где старый отец рек, увенчанный короной из тростника и, точно языческий бог, держащий в руках опрокинутую чашу, поджидает их, чтобы устроить для них празднество. Для других — это бездонная пропасть, населенная жуткими на вид чудовищами, нечто вроде пучины, поглотившей шил-леровского рыбака. Для одних его воды — зеркальная гладь, по которой можно пройти, подобно Христу, если только веры у них больше, чем у святого Петра; для других его воды бурны и неистовы, как волны Красного моря, поглотившие фараона. Но каким бы ни виделся Рейн, он всегда вызывает или страх, или надежду; являет собой или ненависть, или любовь; олицетворяет или жизнь, или смерть. Но для всех — это источник поэзии.
Больше всего легенд о Рейне собрано, главным образом, между Кёльном и Майнцем, ибо на участке между двумя этими городами Рейн заключает в себе самые яркие контрасты, самые привлекательные и самые пугающие пейзажи; ведь именно здесь, то, одержав верх над холмами, которые словно стараются держаться от него подальше, Рейн беззаботно и лениво тянется, подобно озеру; то, потерпев поражение, зажатый и будто порабощенный горами, он тщетно разбивает свои волны о гранитную броню, изгибается, крутится, извивается, точно змея в разгаре схватки, и, в своем заведомом бессилии торопясь спастись бегством, ускользает, не переставая угрожать. И тут становится понятно, почему рыбаки, в зависимости от того, в каком именно месте на его берегах они обитают и разбивает он их лодки или нежно укачивает, относятся к нему либо как богу-покровителю, либо как к злому духу и либо благодарят его как отца, либо молят о пощаде как недруга.
Правда, со времен изобретения пароходов Рейн во многом утратил свое очарование. Эти своего рода укрощенные чудовища, которые, подобно древним драконам, рвутся вперед, изрыгая дым и пламя, и для которых не существуют более ни водовороты, ни бездны, ни бури, поднимаются вверх по течению быстрее, чем обычные суда спускаются по нему, и своим жарким дыханием и бьющими железными плавниками они мало-помалу изгнали карпов, лососей, наяд, ундин и водяных духов; так что если сегодня вам захочется полакомиться жареной рыбой или послушать балладу, то за первой нужно отправляться на Майн или Неккар, а за второй обращаться к поколению тех, кто никогда не слышал о Фултоне. Разумеется, это несколько утомительно; но то, что становится более редким, лишь приобретает от этого большую ценность. Что же касается меня, то все время, пока я поднимался вверх по Рейну, мне удавалось раздобыть там лишь свежие яйца и отбивные котлеты. Правда, на баллады и легенды мне везло несколько больше.
Впрочем, оставляя в стороне рыбу, которая, как я уже сказал, в наши дни стала выдумкой, химерой, несбыточной мечтой на всем течении Рейна, соперничающие пароходства принимают решительно все меры, чтобы наилучшим образом удовлетворить любознательность путешественников. Оплатив стоимость билета из Кёльна до Майнца, а то и из Роттердама в Страсбург или из Страсбурга в Роттердам, вы можете совершить это путешествие за шесть дней или за шесть месяцев, на каждой пристани сходя на берег и снова поднимаясь на судно; вы уходите — вам желают счастливого пути, вы возвращаетесь — вас приветливо встречают. Ваш билет — это бона на предъявителя, которую признают действительной на любом судне, принадлежащем данному пароходству, и которую немедленно оплачивают, когда бы вы ее ни предъявили.
Едва оказавшись на Рейне, я понял всю разумность такого приема. В самом деле, хотя судно, поднимаясь вверх по течению, движется медленнее, оба берега Рейна являют, тем не менее, столь живописную панораму, что стоит взгляду задержаться на ней, как прихотливый извилистый Рейн тотчас прячет от вас за каким-нибудь поворотом город, деревню или замок, за которым вы следили глазами, и, пока ваш взор останавливается на этом городе, деревне или замке, судно все продолжает плыть, и мимо проходят новые города, новые деревни, новые замки, так что чаще всего вы теряетесь среди всех этих гор, всех этих долин, всех этих развалин и, не выпуская из рук ваш "Путеводитель", пытаетесь зацепиться хоть за какое-то название, сожалея обо всем том, что промелькнуло мимо вас, что вы намеревались осмотреть во всех подробностях и что уже унеслось вдаль неясной и неразличимой массой. Поэтому, когда я поднимался вверх по Рейну на те десять льё, что отделяют Кёльн от Бонна, и был еще неискушен в такого рода плаваниях, мне едва хватило времени запечатлеть в своем дневнике Брюль с его древним романским замком, развалины которого исчезли под фундаментами загородных домов, принадлежащих самым богатым людям Кёльна, и дворца Аугусту с бур г, заложенного в 1725 году курфюрстом Клеменсом Августом и завершенного курфюрстом Максимилианом Фридрихом; Роденкирхен с его старым замком, форпостом всех этих руин, которые появляются одни за другими, словно призраки прошлого; Л а н ге л ь, который стоял прежде на самом берегу Рейна, а сегодня, с тех пор как остров Лангелерверт соединился с берегом, удален от него примерно на четверть льё; Берг-хайм и Мондорф, где живут рыбаки и плетельщики корзин; бурная, постоянно меняющая свое русло река 3 и г, где, как утверждают, прячутся лососи, изгнанные из Рейна, и где эти старые беглецы так удачно пользуются оказанным им гостеприимством, что среди них попадаются особи весом в пятьдесят — шестьдесят фунтов; Б о й — эль, который пересекала древнеримская дорога, шедшая из Кёльна в Трир; Ройсдорф с его минеральным источником, воду которого предпочитают водам Годесберга, поскольку содержащийся в ней углекислый газ улетучивается медленнее и потому она лучше поддается перевозке; и наконец, Бонн, университетский город, который окружен садами, спускающимися к самому берегу реки и над которым высится высокая колокольня собора с четырьмя его небольшими колоколенками.
В соответствии с заранее составленным маршрутом мы сошли в Бонне, имея намерение остановиться там, переночевать, а наутро продолжить путь по суше до Драхен-фельса.
Именно в Бонне мы впервые увидели типичного немецкого студента — с его огромной трубкой, узким сюртуком, отложным воротником и неприметной фуражкой, которая при любом ветре, благодаря ловкости, с какой студиозус крутит шеей, остается у него на макушке, словно приросшая к ней намертво. Признаться, я не без любопытства ждал этой встречи: в прежние времена университеты представляли собой большую силу в Германии.