В ответ на это официант понимающе улыбнулся, желая показать, как глубока его проницательность, и произнес на прекрасном французском:
— Я знаю, что вы просите, сударь, — после чего принес мне анисовый пирог.
Я надкусил пирог; как пирог он не вызывал возражений, но как хлеб явно оставлял желать лучшего, и потому я отложил его на вторую тарелку, чтобы позднее использовать в качестве пудинга, снова подозвал официанта, подошедшего ко мне в самом прекрасном расположении духа, как это присуще всем немецким официантам, и, не доверяя больше родному языку, решился произнести на своем лучшем саксонском наречии слово "brot[29]".
— А, понимаю, — ответил официант, радуясь тому, что сумел, наконец, правильно истолковать мою мысль, — вы, сударь, просите пумперникель.
И, не дожидаясь моего ответа, он ушел.
Я не сделал никаких попыток задержать его, прежде всего потому, что лежащие передо мной два образца выпечки никоим образом не могли в моих глазах заменить собой хлеб, а кроме того, меня ничуть не огорчала возможность увидеть перед собой зверя, называемого чудовищным именем "пумперникель". Через несколько минут официант вернулся с симпатичным круглым хлебцем, похожим на те, какие пекут на наших фермах.
— О! — обрадовавшись, воскликнул я.
— О! — воскликнул официант, обрадовавшись еще больше меня.
— И это то, что здесь именуют пумперникелем? — спросил я, забирая у него хлебец.
— Настоящий пумперникель! Здесь только один кондитер умеет готовить его как надо.
— Как, хлеб у вас пекут кондитеры?
— Но то, что я вам принес, вовсе не хлеб.
— Так что же это?
— Это пумперникель.
— Название ничего не объясняет.
— Вы правы, сударь. Название ничего не объясняет, но пумперникель — это очень вкусно.
— Посмотрим.
С этими словами я попытался разделить надвое подобие фермерского хлебца, который был у меня в руке, но встретил неожиданное сопротивление.
— О! — воскликнул официант. — Пумперникель не режут; его разламывают, или же нужны особые, острые как бритва ножи.
— Как? Нужны острые как бритва ножи, чтобы разрезать хлеб?
— Я уже имел честь сообщить вам, сударь, что пумперникель — это не хлеб.
— Так что же это тогда? — спросил я, потеряв терпение и машинально ткнув большим пальцем в корку.
— Сударь, это сушеные груши, коринфский изюм, инжир — словом, все очень вкусное.
Я сломал хлебец и, в самом деле, увидел внутри него всякого рода сушеные фрукты. Корка была полой, как у яблочного слоеного пирога, а хлебного мякиша, напоминающего губку, было ровно столько, сколько необходимо, чтобы соединить между собой все эти фрукты.
В итоге мне пришлось довольствоваться анисовым пирогом; так что, начиная с Ахена, я, подобно подданным не помню уже какой королевы, за неимением хлеба поглощал сдобные булочки.
Но зато, если, начиная с Ахена, нигде не было хлеба, то нигде не было и жандармов, а паспорт сделался совершенно ненужным. По прибытии в гостиницу мы просто расписывались в книге посетителей, которую нам давали, и больше от нас ничего не требовали.
Начиная с Кёльна кулинарные извращения уже не ограничивались одним только хлебом, они затронули и мясо. До тех пор, пока мне подавали сдобную булочку и говядину отдельно, я поступал подобно людям, привыкшим пить воду из одного стакана, а вино — из другого; так что, когда одно не смешивали с другим, все было еще терпимо. Однако новое испытание поджидало меня в Бонне. Легкий обед состоял из протертого супа с фрикадельками, куска говядины с черносливом, зайчатины с вареньем и кабаньего окорока с вишнями; как видно, нужно было особо постараться так испортить одни продукты другими, хотя по отдельности все они были вполне достойны уважения.
Я лишь попробовал все эти блюда. Когда настала очередь зайчатины, официант не смог сдержаться:
— Разве вам, сударь, не нравится зайчатина с вареньем?
— Я нахожу ее отвратительной.
— Удивительно слышать это от такого великого поэта как вы, сударь.
— О, вот тут вы ошибаетесь, милейший: я сочиняю стихи для собственного удовольствия, что правда, то правда, но это не повод называть себя великим поэтом и портить себе желудок вашими фрикасе; к тому же, даже будь я великим поэтом, что, в конце концов, общего между стихами и зайчатиной с вареньем?
— Наш великий Шиллер обожал зайчатину с вареньем.
— Знаете, у нас с Шиллером вкусы не совпадают: подайте мне "Вильгельма Телля" или "Валленштейна", но заберите вашу зайчатину.
Официант унес зайчатину; тем временем я попробовал кабанятину с вишнями. Но не успел официант вернуться, как я уже снова протягивал ему свою нетронутую тарелку, чем удивил его еще больше.
— Как, — сказал он, — вам, сударь, не нравится и свинина с вишнями?
— Нет.
— А вот господину Гёте очень даже нравилась свинина с вишнями.
— Я этого не знал, но, к несчастью, у нас с автором "Фауста" разные вкусы. Пусть мне приготовят омлет.
Я терпеливо ждал, и через несколько минут официант вернулся с заказанным омлетом, который и для искушенного едока выглядел на редкость аппетитно, но, несмотря на голод, я не смог проглотить даже первый кусок, и он тут же оказался обратно на тарелке.
— Черт подери, что вы там положили в этот омлет? Омлет, милейший, готовят из масла, яиц, соли и перца.
— Но, сударь, он и приготовлен из масла, яиц, соли и перца.
— А что туда еще добавили?
— Немножко муки.
— А еще что?
— Немного сыру.
— Продолжайте.
— Шафран.
— Хорошо.
— Мускатный орех, немного тмина и гвоздики.
— Ладно, ладно. Добавьте омлет к тому, что вы уже унесли, и постарайтесь найти мне экскурсовода в натуральном виде.
Официант направился к двери, но по пути встретился с хозяином гостиницы и что-то ему сказал. Господин Зим-рок приблизился ко мне.
— Вы недовольны обедом, сударь? — спросил он с непринужденным видом, демонстрируя отменные манеры.
— Да просто мне не понравилось то, что мне подали, вот и все, — ответил я с некоторым смущением, ибо на меня произвела впечатление воспитанность хозяина.
— Если бы вы, сударь, соблаговолили сообщить нам заранее, что желаете получить обед на французский манер, этого недоразумения не случилось бы.
— Как? — спросил я. — Неужели возможно получить бульон без фрикаделек, говядину без чернослива, зайчатину без варенья и кабанятину без вишен?
— Сударь, достаточно только сказать нам.
— И… хлеб?
— Ну, конечно же, и хлеб; я всякий раз велю испечь хлеб специально для тех, кто его ест.
— Ах, дорогой господин Зимрок, вы меня спасли; и когда я смогу получить все это?
— На второй обед.
— А когда он будет, второй обед?
— Через два часа. А пока, чтобы отбить вкус наших недостойных немецких блюд, не выпьете ли вы, сударь, стаканчик рейнвейна, которым я буду иметь честь угостить вас: это йоханнисберг.
В эту минуту показался официант, держа в руках поднос, на котором стояли два стакана и бутылка с удлиненным горлышком. Господин Зимрок убрал с подноса один из стаканов, наполнил другой и протянул его мне.
— А вы? — спросил я его.
— Это будет для меня большой честью, — сказал г-н Зимрок, поклонившись.
— А знаете ли вы, господин Зимрок, — сказал я, чокаясь с ним, — что у вас манеры знатного вельможи, и это порой должно смущать ваших гостей.
— Поэтому, сударь, я редко выхожу из своей комнаты и сижу там среди счетных книг и сборников поэзии. У меня прекрасная библиотека, весьма посещаемая гостиница; я счастлив, а особенно, когда…