— О, не нужно комплиментов, господин Зимрок, прошу вас; позвольте только, чтобы лакей сходил поискать для меня экскурсовода.
— В этом нет нужды! Лошадей уже впрягают в карету.
— Как? Лошадей впрягают в карету?
— Да, и если вы, сударь, окажете мне честь, то с вашего позволения я сам буду вас сопровождать. У нас не так уж много достопримечательностей; но я буду счастлив и горд показать вам то, чем мы располагаем.
Невозможно отказаться от предложений, сделанных таким образом. Вскоре объявили, что лошади запряжены, и мы сели в карету.
Господин Зимрок был прав: в Бонне не так уж много достопримечательностей. Поэтому, когда мы посетили кафедральный собор в византийском стиле, который был возведен на том самом месте, где некогда стояла церковь, построенная императрицей Еленой в начале IV века; затем казино, где были выставлены эскизы памятника Бетховену; затем дворцовый сад с великолепной террасой, выходящей к Рейну, то оказалось, что мы почти все осмотрели. Это чудесно сочеталось с моим пробудившимся аппетитом, и, когда ровно в три часа мы вернулись в гостиницу, мне оставалось лишь сесть за стол.
Обед был отменный; впервые после Льежа я по-настоящему поел.
После обеда г-н Зимрок предложил мне совершить вместе с ним еще две прогулки: одну — по ту сторону реки — к старому монастырю Шварцрейндорф; другую — в окрестности города, в Кройцберг. Легко догадаться, что я согласился не колеблясь.
Мы сели на небольшое судно и пересекли Рейн.
Шварцрейндорф — это весьма примечательная старинная коллегиальная церковь: в ней два свода, поставленные один на другой. Верхний свод образует собственно церковь; под нижним сводом находится погребальный склеп курфюрста Арнольда II, который основал церковь и примыкающий к ней женский монастырь, позже ставший капитулом канонисс. Среди надгробий этого склепа находится гробница святой Аделаиды Кведлин-бургской.
Аделаида Кведлинбургская, была, как мне кажется, сестрой императора Оттона III. Мне простят, надеюсь, если я ошибся в цифре; ведь я пишу, полагаясь на устные предания, а не на печатные архивные источники. И вот, будучи набожной настоятельницей монастыря, она обучала своих монахинь пению, и пели они одна лучше другой, кроме одной-единственной, самой красивой монахини, которая фальшивила так сильно, что это вносило разлад в их хор. Подобное отсутствие согласия приводило в отчаяние славную настоятельницу, и в какой-то момент, когда несчастная монахиня разрывала ей барабанные перепонки своим жутким писклявым голосом, она была так раздосадована, что не смогла сдержаться и отвесила ей столь сильную пощечину, что та упала в корчах; но, придя в себя, монахиня с удивлением обнаружила, что она запела как соловей.
С того времени не было никакого сомнения в том, что действенная благодать сошла на монахиню лишь от соприкосновения с благочестивой рукой, и, когда мать Аделаида умерла, эта пощечина сыграла огромную роль в канонизации настоятельницы.
Мы переплыли на левый берег Рейна, где нас ждала карета; за три четверти часа она доставила нас к Кройцбер-гу. Самое замечательное в этом монастыре — его склеп, где превосходно сохраняются трупы. Поскольку я уже побывал в морге монастыря святого Бернара и в подземелье монастыря капуцинов в Палермо, это посещение не вызвало у меня такого любопытства, как первые два; и, на какое-то время задержавшись на террасе, чтобы полюбоваться видом, который открывается отсюда до Семигорья с одной стороны, а с другой — почти до Кёльна, мы двинулись по направлению к городу.
Я пропустил время полдника, но г-н Зимрок заметил, что у меня еще есть возможность поужинать, а после ужина попить чаю в качестве возмещения за пропущенную трапезу. К несчастью, я так плотно пообедал, что эти предложения, при всей их заманчивости, не могли меня соблазнить. К тому же, оценив обязательность г-на Зим-рока, я собирался обратиться к нему еще с одной просьбой.
Я хотел попросить кровать, в которой мог бы выспаться француз.
Это требует пояснений.
Обычно мы, французы, — я говорю это для просвещения других народов — спим в кроватях; как правило, это ложе, имеющее от трех до трех с половиной футов в ширину и от пяти футов восьми дюймов до шести футов в длину. На него кладут волосяной тюфяк, перину, один или два матраса, пару чистых простыней, одеяло, валик, подушку; затем одеяло заправляют под матрас, после чего тот, для кого кровать предназначена, забирается между двумя простынями, и, если только этот человек не выпил прежде чересчур большое количество черного кофе или зеленого чая и может похвастаться крепким здоровьем и чистой совестью, он сразу же засыпает; что же касается продолжительности сна, то все зависит от организма.
Впрочем, в такой постели может спать любой человек, будь он немцем, испанцем, бельгийцем, русским, итальянцем, индийцем или китайцем, если, конечно, его не загнали туда силой.
Но в Германии и речи не идет о таких кроватях.
Вот что представляет собой немецкая кровать.
Прежде всего, это ложе от двух до двух с половиной футов шириной и от пяти до пяти с половиной футов длиной. Видимо, Прокруст побывал в Германии и ввел здесь моду на такие кровати.
На это ложе кладут нечто вроде мешка, набитого стружкой и призванного заменить собой волосяной тюфяк.
На мешок со стружками кладут огромную перину.
Поверх перины кладут просто кусок ткани, по размеру уже и короче самой перины: хозяин постоялого двора именует его простыней, тогда как путешественник не назовет его даже салфеткой.
Наконец, поверх этой простыни, или этой салфетки — тут все зависит от того, как вы сочтете нужным именовать подобный вид постельного белья, — кладут стеганое одеяло, подбитое второй периной, тоньше, чем первая.
Горка из двух или трех подушек в изголовье вносит завершающий штрих в это странное сооружение.
Если в подобную постель ляжет француз, то, поскольку французы народ живой и неуравновешенный (именно такую репутацию мы имеем в Германии), вышеназванный француз забивается внутрь, не приняв соответствующих мер предосторожности, и потому несколько минут спустя подушки летят в одну сторону, а одеяло свешивается с другой, простыня сбивается и становится незримой; таким образом, вышеупомянутый француз как бы утопает в перине, при этом половина его тела истекает потом, тогда как другая коченеет от холода.
Но, по крайней мере, в этом у него есть выбор.
Если это немец, то, поскольку немцы народ спокойный и добродетельный, вышеназванный немец прежде всего ни за что не снимет кальсоны и чулки; затем он осторожно приподнимет стеганое одеяло, ляжет на спину, прижмется поясницей к трем подушкам, а ногами — к изножью кровати, образовав при этом фигуру fVI, после чего положит одеяло на согнутые в коленях ноги, закроет глаза, погрузится в сон, а наутро проснется в том же самом положении.
Но понятно, что такого результата можно достичь, лишь если вы спокойны и добродетельны, как немец.
Не знаю, какого из этих двух качеств мне недоставало, знаю лишь одно — спать я больше не мог, худел на глазах и кашлял, разрывая себе грудь.
Именно поэтому я попросил предоставить мне французскую кровать.
У г-на Зимрока их было шесть.
Я готов был броситься ему на шею.
Меня провели в мой номер. Хозяин нисколько меня не обманул: там стояла самая настоящая кровать с настоящим волосяным тюфяком, настоящими матрасами, настоящими простынями, настоящим одеялом и самым что ни на есть настоящим валиком.
И потому я уже собирался было лечь спать, испытывая вполне понятное чувство удовлетворения, как вдруг в дверь постучали.
— Кто там? — спросил я.
— Простите, сударь, это я, — ответил лакей.
— Что вы хотите?
— Меня прислал один англичанин, который не смог увидеться с вами, сударь; он спрашивает, не окажете ли вы ему честь, выпив с ним стакан рейнвейна или шампанского?
— И кто такой этот англичанин?
— Студент.
— Тогда другое дело. Передайте ему, что я сейчас спущусь.
Хотя мне очень хотелось спать, я не был раздосадован тем, что меня потревожили, ибо мне представился случай познакомиться со студентом. И потому я почти тотчас последовал за слугой; правда, ключ от комнаты я положил в карман, из опасения, что, если он останется в дверях, кто-нибудь может по ошибке улечься в моей кровати.