Прочитано и одобрено нами, русским комендантом города Кобленца.
1 января 1814 года.
Для казака шутка была совсем неплохой. Правда, казак этот был французом, который пошел служить в русскую армию.
Мы пересекли мост через Мозель, один из красивейших на свете, и дорога, ведущая из Швейцарии в Голландию, дело рук Наполеона, привела нас прямо к могиле Марсо.
МАРСО
1 сентября 1792 года в ратуше города Вердена собрались военный и гражданский советы, поскольку город осаждали пруссаки и комендант Борепер во всеуслышание провозгласил свое намерение обороняться, а жители города выразили свое намерение капитулировать. Более того, в первый же день осады, начавшейся за два дня до этого, то есть 30 августа, городская чернь разграбила гарнизонные склады.
В самом деле, ранним утром 30 августа, едва пробудившись, Верден увидел, что часть прусской армии стоит лагерем на высотах холма Сен-Мишель, расположенного примерно в двух тысячах шагов от города и возвышающегося над ним; другая же часть армии прибыла накануне и расположилась между Флёри и Гран-Бра; авангардный корпус князя Гогенлоэ-Кирхберга находился в Бельвиле, то есть менее чем в получасе езды; генерал Клерфе стоял в Марвиле, проводя рекогносцировку Монмеди и Жювиньи; и наконец, герцог Брауншвейгский и лично прусский король разместили свой главный штаб в Гран-Бра, на правом берегу Мёзы, примерно в одном льё от города; все прусское войско насчитывало от сорока до пятидесяти тысяч человек.
Что же касается Вердена, то его военным комендантом был один из самых храбрых старших офицеров армии — Борепер. Гарнизон крепости состоял из 3 500 человек, набранных среди самых храбрых солдат наших новых республиканских войск. Крепость имела десять бастионов, соединенных между собой куртинами и прикрытых тена-лями, равелинами и глубокими рвами, а также несколько горнверков и кронверков. Более того, там находилась цитадель, имевшая форму неправильного пятиугольника и окруженная фоссебреей. Да, это не были первоклассные укрепления, но их было достаточно для того, чтобы на какое-то время остановить армию противника, а ведь каждая минута, на которую удавалось удерживать союзников вдали от сердца Франции, была драгоценной и за нее не жалко было пролить сколько угодно крови, ибо у Законодательного собрания становилось на одну минуту больше для того, чтобы организовать защиту отечества.
Таково было положение дел, когда 31 августа союзники навели мост через Мёзу, после чего генерал Калькройт переправился по нему с бригадой Фитингхофа, двумя батальонами и пятнадцатью эскадронами и, благодаря занятой им позиции, полностью окружил крепость. В тот же день в десять утра прусский король предъявил городу ультиматум с требованием сдаться; ответ Борепера, как и следовало ожидать, был отрицательным.
Едва стало известно о его отказе, по улицам прошел глухой ропот, ибо город был настроен роялистски и теперь к этим настроениям примешивались сильные опасения, что осада, разрушив часть города, может разорить тех, кому будет нанесен урон. Граждане, которым следовало бы смотреть на все с точки зрения отечества, пересчитали защитников города, которых было три с половиной тысячи, а затем, переведя взгляд на армию, сжимавшую его в кольцо, увидели, что она превосходит их числом в двенадцать раз. И, в то время как республиканцы были готовы пролить свою кровь до последней капли, роялисты колебались, опасаясь поставить под угрозу часть своего состояния.
Тем не менее энергичные меры, принятые Борепером, на какое-то время приглушили поднявшийся ропот. Но как только неприятелю стало известно об ответе коменданта Вердена, он тотчас же установил три батареи: одну на высотах Сен-Мишель, другую — в лагере князя Гоген-лоэ, а третью — в лагере генерала Калькройта. Не переставая глухо роптать, но и не осмеливаясь выступить открыто, горожане следили с крыш своих домов за этими устрашающими приготовлениями. В шесть вечера одна из батарей начала извергать пламя, две остальные, как по сигналу, стали вторить ей, и первые же снаряды, скрестившись в небе над городом и словно накрыв его сетью из железа, огня и дыма, возвестили, что настал час выбора между верностью и предательством.
Бомбардирование продолжалось всю ночь. Всю ночь горожане сидели взаперти в своих домах, но с восходом солнца они вышли из домов и, невзирая на опасность, которая им там угрожала, собрались на площади. В гущу толпы попал и разорвался снаряд; несколько горожан было ранено.
Это послужило сигналом к мятежу. С шумом все бросились искать Борепера и угрожали открыть городские ворота, не дожидаясь капитуляции, и сдать крепость врагу, если ее защитники не уступят. Борепер был вынужден созвать совет, ибо в те времена в обязанности гражданского и военного советов входила оценка состояния обороны крепости, и ее комендант обязан был подчиняться такому совету, а в противном случае он сам подлежал суду военного трибунала.
Борепер назначил заседание совета на шесть вечера и отправился туда с офицерами, которым он доверял. Но большинство голосов было за горожанами, и поскольку бомбардирование продолжалось весь день и принесло новые бедствия, те единодушно решили, что город нужно сдать. Борепер описал им все средства обороны, какие были в его распоряжении, и поклялся собственной головой, что город не будет взят штурмом; но его уговоры и мольбы были напрасны: горожане стояли на своем. Тогда Борепер поднялся, окинул презрительным взглядом собравшихся, а затем взял один из пистолетов, лежащих перед ним на столе.
— Все вы трусы и предатели, — заявил он, — и я не буду участвовать в подобном бесчестье.
И с этими словами он пустил себе пулю в лоб.
Господин де Нейон, старший по возрасту среди подполковников, вступил в должность коменданта. Еще не убрали окровавленное тело Борепера, как в зал пригласили прусского парламентера, и военные действия были прекращены до следующего утра; на следующее утро г-н де Нейон и генерал граф Калькройт должны были определить условия капитуляции. Горожане, довольные тем, что они добились своего, разошлись, утверждая, что Борепер застрелился в приступе безумия. Это объяснение тогда взяли на вооружение все противники Республики.
Статьи капитуляции были согласованы, и гарнизону предстояло уйти на почетных условиях, унося с собой оружие, снаряжение, две четырехфунтовые пушки и зарядные ящики. Согласно традиции, объявить прусскому королю о капитуляции должен был самый молодой из старших офицеров гарнизона. Проведя опрос командного состава, выяснили, что самым молодым из командиров гарнизона был Марсо. И тогда молодой человек двадцати двух лет, носящий эполеты командира батальона, с белоснежной кожей и с белокурыми волосами, вышел из рядов и приблизился к г-ну де Нейону, чтобы забрать акт капитуляции из его рук. Но, прежде чем взять его, он сказал:
— Господин полковник, не могли бы вы возложить это поручение на кого-нибудь другого?
— Это невозможно, — сказал полковник, — вы избраны в соответствии с законами войны и обязаны подчиниться.
В ответ Марсо вытащил саблю из ножен и сломал ее.
— Что вы делаете? — спросил г-н де Нейон.
— Я не желаю, — ответил Марсо, — чтобы потом говорили, будто, имея при себе саблю, которой я мог защищаться или свести счеты с жизнью, я вручил противнику акт капитуляции, которая обесчестит нас всех.
Когда Марсо привели к прусскому королю, который принял его в окружении своего штаба, состоящего из князей, герцогов и генералов, он начал говорить, но при первых же словах, произнесенных им, от слез у него перехватило дыхание. Король хотел было его утешить, но Марсо поднял свое редкой красоты лицо и, улыбаясь сквозь слезы, произнес с той верой в будущее, какая присуща молодости:
— Государь, француза может утешить от горечи поражения одна лишь победа.
Прусский король склонил голову при виде такой скорби и велел проводить Марсо со всеми почестями, какие на войне полагается оказывать парламентерам.
На следующий день гарнизон покинул город, увозя, помимо оружия, снаряжения и пушек, фургон, в котором находилось тело храброго Борепера. В Сент-Мену гарнизон присоединился к армии генерала Гальбо.