Святой Гоар понял значение подобных даров, и потому он не только пускал их в ход всю свою жизнь, но к тому же еще и наказал монахам, собравшимся вокруг него и основавшим еще при его жизни аббатство, настоятелем которого он стал, пускать их в ход после его кончины. Монахи не нарушили его волю, и чудодейственные бочка и ошейник переходили из века в век, сохраняя евою волшебную силу.
К несчастью, в 1794 году французы так неожиданно завладели аббатством святого Гоара, что у монахов не осталось времени спасти свою волшебную бочку. Первое, что сделали победители, войдя в монастырь, — бросились в погреб, а поскольку одного крана было недостаточно, чтобы утолить всеобщую жажду, они прибегли к крайнему средству, которое всегда применяют в подобных случаях, и три или четыре раза выстрелили в прославленную бочку, даже не дав себе труда заткнуть пробоины. К вечеру полк был мертвецки пьян, а бочка, потеряв свою волшебную силу, навсегда осталась пустой.
Что же касается железного ошейника, то его забрал тамбурмажор, чтобы приспособить в качестве ошейника для своего пуделя, и любители старины могут видеть его таким, каким он был еще в 1809 году, на прекрасной картине Ораса Верне, которая называется "Полковой пес".
Но вот что стало с ошейником после 1812 года, никто не знает, поскольку при отступлении из России бедный пудель замерз вместе с хозяином.
ЛОРЕЛЕЯ
Впрочем, славе святого Гоара способствовало страшное соседство, а точнее, страшная соседка, фея Лора, давшая свое имя огромной отвесной скале, которая находится на расстоянии одной восьмой льё вверх по течению от руин Катценельна и которую, в память о ней, называют Лоре-лея.
От самого Кобленца мы слышали рассказы об этом отрезке Рейна, не говоря уж о связанной с этим местом поэтичной легенде, самой интересной из тех, какими река, на всем своем протяжении, одаряет путешественников. И правда, когда мы проплывали по этому отрезку реки, даже самые нелюбопытные пассажиры поднялись на палубу, а вся команда пребывала в том волнении, какое на Роне обычно овладевает людьми, когда они приближаются к мосту Святого Духа. В самом деле, в этом месте Рейн сужается и мрачнеет; течение его ускоряется, поскольку на протяжении пятисот шагов его воды текут под уклон в пять футов. Наконец, появляется, словно вдающийся в море мрачный высокий мыс, скала Лорелея, и становятся видны выступающие из воды верхушки камней, скатившихся с ее склонов и усеявших этот проход подводными рифами. Именно на вершине этой скалы и сидела фея Лора.
То была девушка лет семнадцати или восемнадцати, настолько красивая, что спускавшиеся по Рейну лодочники забывали, глядя на нее, управлять своими судами, так что те разбивались о камни, и дня не проходило без того, чтобы здесь не оплакивали какое-нибудь новое несчастье.
Епископ, живший в городе Лорх, прослышал об этих страшных происшествиях, повторявшихся столь часто, что они казались проявлением злого рока, и, когда облаченные в траур дочери, жены и матери тех, кто погиб по вине прекрасной Лоры, явились, обвиняя ее в колдовстве, он приказал, чтобы она предстала перед ним.
Прекрасная Лора дала обещание явиться, но, когда день, в который ей следовало прийти, настал, она забыла об этом, и епископ послал двух стражников, чтобы те привели ее силой. Они отыскали ее сидящей, как обычно, на скале: она напевала старинную балладу, как это делают кормилицы, баюкающие детей, но при виде посланцев встала и без всякого сопротивления последовала за ними.
Вскоре Лора предстала перед епископом, который намеревался сурово допросить ее; но, едва увидев девушку, епископ, не в силах устоять перед ее неодолимыми чарами, встретился с ней взглядом, а затем произнес голосом, выдававшим сострадание, которое он к ней испытывал:
— Правду ли говорят, прекрасная Лора, что ты колдунья?
— Увы, монсеньор! — ответила бедная девушка. — Будь я колдуньей, у меня достало бы чар удержать моего любимого, и мой любимый не покинул бы меня, а я не проводила бы дни и ночи на скале, ожидая его возвращения и напевая балладу, которую он любил.
Сказав это, прекрасная Лора запела балладу, и епископ понял, что девушка безумна.
И тогда, не помышляя уже о том, чтобы наказать ее, он проникся к ней жалостью и, опасаясь, при виде ее помешательства, что, погубив тело, она может погубить и душу, приказал отвести ее в монастырь Мариенберг и грамотой препоручил ее настоятельнице монастыря, приходившейся ему родственницей.
Прекрасная Лора удалились верхом на самом спокойном, какого только удалось отыскать, иноходце, ибо епископ опасался, как бы по дороге с ней не случилось несчастья, и сам провожал ее взглядом, пока она и сопровождавшая ее охрана не исчезли из виду за замком Ноттинген; и все шло спокойно, но вот показались скалы, на которых она обычно сидела в ожидании своего любимого.
И тогда она попросила, чтобы ей позволили подняться на вершину скалы и в последний раз бросить взгляд на Рейн и посмотреть, не возвращается ли тот, кого она так долго ждала; а поскольку епископ распорядился, чтобы ей ни в чем не перечили, стражники помогли ей спешиться, и двое из них пошли в нескольких шагах позади нее, на тот случай, если она вздумает скрыться.
Но, едва коснувшись ногой земли, она бросилась бежать, причем так легко, что казалась ласточкой, летящей низко-низко над землей, и так проворно перепрыгивала с одного утеса на другой, какими бы высокими и обрывистыми они ни были, что можно было подумать, будто это бесплотный призрак, а не человеческое существо, еще живущее среди людей.
И вот она оказалась на вершине утеса, в том самом месте, где он нависал над рекой; она подошла к его краю, подняла оставленную там ею накануне арфу, и грустным голосом, лишавшим разума тех, кто слушал ее, принялась петь свою неизменную печальную балладу. Но на этот раз, закончив пение, она прижала арфу к груди, устремила взор к небу и, бросившись вниз, с развевающимися на ветру волосами стала медленно падать, но не так, как падает в пропасть человеческое тело, а как взлетает голубка; в тот же миг сопровождавшие ее стражники громко закричали, однако прекрасная Лора уже исчезла в волнах.
Охранники вернулись к епископу и рассказали ему о случившемся; и тогда епископ, покачав головой, увенчанной митрой, приказал отслужить мессу за упокой души несчастной безумицы, хотя сам он мало надеялся на действенность этой мессы, ибо знал, что самоубийство — это преступление, которое Бог почти никогда не прощает.
И правда, несколько дней спустя ему сообщили, что люди снова видели прекрасную Лору на вершине ее утеса и от ее нежной красоты и нежного пения снова погибли лодочники; ну а поскольку у него не было никаких сомнений в том, что она бросилась в реку, он подумал, что на этот раз речь действительно идет о каком-то колдовстве, и велел позвать к нему ученейшего звездочета, сведующего в магии.
Изучив расположение светил, звездочет заявил епископу, что прекрасная Лора в самом деле умерла, но, поскольку она умерла в смертном грехе, ей суждено возвращаться туда, где она находилась при жизни, и что она будет возвращаться туда до тех пор, пока ей не встретится юный рыцарь, который заставит ее забыть о ее первой любви.
Епископ был слишком благочестив, чтобы противиться предначертаниям небес; однако он велел объявить во всеуслышание, чтобы все остерегались феи Лоры, ибо в наказание за свои грехи несчастная безумица превращена в злую колдунью; и никто ни на миг в этом не усомнился, ибо нежные песни, какие она пела прежде, звучали теперь в ее устах как злая насмешка, и если какой-нибудь лодочник разбивался о камни у подножия ее скалы, то в ответ на его предсмертные крики слышались раскаты ее хохота: так по ночам в лесу ухают совы в ответ на крики заблудившихся путников.