Новости, все ужаснее и беспросветнее, продолжали поступать до десяти вечера.
В десять послышался звук приближающейся кареты; она остановилась; начальник почтовой станции подбежал к ней, держа в руке факел. Мы бросились следом за ним; он кинулся к окну, чтобы узнать новости, а затем отступил на шаг, бормоча: "Это император".
Я тотчас взобрался на каменную скамью и стал выглядывать из-за плеча матери.
Да, это был Наполеон; он сидел в том же углу кареты, одетый в тот же мундир; как и в первый раз, он опустил голову на грудь, чуть больше, быть может, склонив ее, но ни единая складка на его лице не изменилась, ни единая черточка не была искажена, указывая на то, что этот великий игрок только что поставил на кон весь мир и проиграл; однако на сей раз в карете не было ни принца Жерома, ни Летора, которые могли бы вместо него рассылать приветствия и расточать улыбки: Жером собирал остатки его армии, а Летора разорвало пополам пушечным ядром.
Наполеон медленно поднял голову, посмотрел вокруг, словно очнулся ото сна, а затем произнес своим отрывистым и резким голосом:
— Где мы находимся?
— В Виллер-Котре, сир.
— Сколько отсюда льё до Суасона?
— Шесть, сир.
— А сколько до Парижа?
— Девятнадцать.
— Скажите возницам, чтобы гнали изо всех сил, — и он снова откинулся на подушки в углу кареты, уронив голову на грудь.
Лошади помчались словно на крыльях.
Всем хорошо известно, что произошло между двумя его появлениями в нашем городе!..
Я всегда говорил, что обязательно посещу селение с незнакомым названием, которое я так и не смог отыскать на карте Бельгии 20 июня 1815 года и которое с того дня кровавыми буквами вписано на карте Европы; и потому на следующий день после прибытия в Брюссель я направился прямо туда.
За три часа мы пересекли живописный Суанский лес и прибыли в Мон-Сен-Жан. Там посетителей поджидают услужливые чичероне, все как один утверждающие, что они были проводниками Жерома Бонапарта. Среди них есть один англичанин, который имеет патент от своего правительства и носит бляху, словно рассыльный. Когда французы изъявляют желание посетить поле боя, бедняга даже не выходит к ним, поскольку привык к их чрезвычайно грубому обращению. Зато он имеет дело со всеми англичанами.
Мы наняли первого попавшегося. У меня был превосходный план Ватерлоо, снабженный примечаниями герцога Эльхингенского, который в этот час сражается, скрестив отцовскую саблю с арабским ятаганом. Я попросил отвести нас прямо к памятнику принцу Оранскому: стоило бы мне сделать еще сто шагов вперед, у меня уже не было бы нужды в проводнике; этот памятник — первое, что бросается в глаза, когда оставляешь позади ферму Мон-Сен-Жан.
Мы поднялись на рукотворный холм, насыпанный на том самом месте, где принца повергла наземь пуля, попавшая ему в плечо, когда он по-рыцарски, сняв шляпу с головы, вел в наступление свой полк. Холм этот представляет собой нечто вроде кругового конуса высотой примерно в сто пятьдесят футов, и подняться на него можно по ступеням, вырубленным в земле и укрепленным досками: вся земля, которая ушла на создание холма, была выкопана рядом с ним, что слегка изменило рельеф поля сражения, придав этой овражистой местности крутизну, которой прежде у нее не было. На вершине холма стоит огромный лев: поставив лапу на пушечное ядро и повернувшись к западу, он грозит Франции; наши солдаты, возвращаясь из Антверпена, начали было отрубать ему хвост, пока их не остановили. С площадки, окружающей его пьедестал, открывается вид на поле боя: от Брен-л'Аллё, самой дальней точки, куда дошла дивизия Жерома Бонапарта, до Фришермонского леса, из которого двинулись в наступление Блюхер и его пруссаки, и от Ватерлоо, давшего название этой битве, наверное, потому, что возле этой деревни было остановлено беспорядочное бегство англичан, до фермы Катр-Бра, где после поражения в Линьи ночевал Веллингтон, и до леса Ле-Боссю, где был убит герцог Брауншвейгский. Стоя на этом возвышении, совсем нетрудно вызвать к жизни все эти тени, весь этот грохот и дым, отбушевавшие здесь двадцать пять лет назад, и как бы стать свидетелем повторения этого сражения. Там, чуть выше фермы Ла-Э-Сент, в том месте, где с тех пор возвели несколько домишек, Веллингтон провел часть дня: он стоял возле вяза, купленного позднее за двести франков одним англичанином, по другую сторону дороги, которая ведет из Женаппа в Брюссель; на этом же рубеже замертво упал сэр Томас Пиктон, поднявший в атаку свой полк. Поблизости от этого места воздвигнуты памятники Гордону и ганноверцам; у подножия холма лежит плато Мон-Сен-Жан, которое почти равнялось бы по высоте упомянутым нами памятникам, если бы именно здесь, на площади в два арпана, не срыли бы слой земли глубиной в десять футов, чтобы насыпать холм. Именно в этом месте, от обладания которым зависел исход битвы, в течение трех часов шло самое ожесточенное сражение: здесь наступали двенадцать тысяч кирасиров и драгунов Келлермана и Мило. Веллингтон, каре которого они одно за другим уничтожали, был обязан своим спасением лишь несгибаемому мужеству английских солдат, которых закалывали там, где они стояли; десять тысяч погибло, не отступив ни на шаг, тогда как их генерал со слезами на глазах и с часами в руке, подсчитав, что потребуется еще два часа фактического времени, чтобы уничтожить все оставшееся у него войско, воспрянул духом. Ибо он ожидал, что через час появится Блюхер, а через полтора часа наступит темнота — второй его союзник, на которого он мог положиться в том случае, если первый, остановленный Груши, не сможет прийти ему на помощь. И наконец, за плато, примыкая к главной дороге, стоят постройки фермы Ла-Э-Сент: ее трижды захватывал и оставлял Ней, под которым в этих трех атаках было убито пять лошадей.
Затем, повернувшись в сторону Франции и взглянув направо, среди небольшой рощи можно увидеть ферму Угумон, которую Наполеон приказал Жерому не покидать даже в том случае, если ему и всем его солдатам придется остаться там навсегда. Напротив нее находится ферма Бель-Альянс, откуда Наполеон, оставив свой наблюдательный пункт, расположенный в Монплезирском лесу, в течение двух часов созерцал поле боя, мысленно требуя у Груши дать ему свежие батальоны, подобно тому, как Август требовал у Вара вернуть ему погибшие легионы. Слева — овраг, где Камбронн произнес вовсе не "Гвардия умирает, но не сдается!" — ибо в нашем рвении все поэтизировать мы приписали ему эту фразу, которую он никогда не изрекал, — а одно-единственное солдатское словцо, брошенное им в лицо парламентеру: словцо, возможно, куда менее изысканное, но зато весьма крепкое и выразительное. И наконец, впереди всего этого рубежа, на дороге, ведущей в Брюссель, там, где она слегка поднимается в гору, можно различить ту крайнюю точку, до какой продвинулся Наполеон, когда, увидев, как из Фри-шермонского леса выходит Блюхер со своими пруссаками, которых с таким нетерпением ждал Веллингтон, он воскликнул: "А вот и Груши! Теперь победа будет за нами". Это был его последний крик надежды; через час в ответ ему со всех сторон слышалось: "Спасайтесь кто может!"
Затем, если, охватив взглядом всю эту равнину, хранящую кровавые воспоминания, вы решите рассмотреть ее в подробностях, спустйтесь с рукотворного холма и по дороге, ведущей из Фришермона в Брен-л'Аллё, выйдите на дорогу в Нивель, которая приведет вас к ферме Угумон, сохранившейся в том виде, в каком Жером, отозванный в три часа пополудни Наполеоном, ее оставил, то есть изрешеченную дюжиной крупнокалиберных пушек, которые подкатил ему генерал Фуа. Здесь видны еще следы разрушений, словно смерть прошла лишь накануне: обломки ничем не прикрыты, никто не разобрал руины; вам также покажут камень, к которому по прошествии времени привел Жерома тот самый проводник, что был с ним в тот день, и на котором он сидел, как новоявленный Гай Марий, на развалинах нового Карфагена.
От фермы Угумон можно дойти через поле, если оно уже сжато, до Монплезирского леса, где возвышался наблюдательный пункт Наполеона, а от наблюдательного пункта — к дому Лакоста, проводника императора. Трижды в течение сражения возвращался Наполеон от Бель-Альянса к этому дому. В три часа дня, когда Жером присоединился к императору, тот сидел на небольшом холме, возвышающемся над полем боя, в двадцати шагах от дома; справа от Наполеона находился маршал Сульт: принц Жером стал по левую руку. Наполеон только что отправил гонца к Нею; возле него была бутылка бордо и полный стакан, который он время от времени машинально подносил к губам. При виде Жерома и Нея, которые подошли к нему, покрытые пылью, потом и кровью, Наполеон улыбнулся: он любил, когда его храбрецы выглядели именно так; затем, по-прежнему не отрывая глаз от грандиозного сражения, в котором до этого момента у него был перевес, он послал в дом Лакоста еще за тремя стаканами — один для Сульта, второй для Нея и третий для Жерома; но там нашлось только два; он сам наполнил их вином и протянул маршалам, а свой отдал Жерому.